– А крылья? – заметила неточность Симочка. – У него же крылья!
– Не было никаких крыльев, – сказала Надя. – Их только Сашка видела, и больше никто.
– Если даже только я видела – значит, были. – Александра упрямо мотнула головой. – Значит, нужно было, чтобы кто-то их увидел.
– Погоди, – Симочка в волнении потеребила серебряный крестик на груди, – получается, ты его по-другому увидела, и он стал ненужен… Все зависело только от твоего… этого… восприятия, а сам по себе он ничего не значил?
Несколько секунд Камилова молчала.
– Скорее всего, так и было. – Она покусала нижнюю губу. – Я это недавно поняла. После того как отпустила от себя. И, отпустив, наконец, приняла – таким, какой есть: одиноким путником, собратом по жизни, с которым мы никогда не посадим чинару. И даже, кажется, полюбила, трудно поверить…
– За что полюбила? – вскинула брови Надя.
– За отвагу. За отвагу быть простым смертным: мучиться, искать себя, свой путь, вообще – искать жизнь, зная, что она когда-нибудь кончится. Мне сейчас вдруг пришло в голову, что любовь в пределе своем – неизбирательна, не имеет значения, кого любить, личность не имеет значения, и личные достоинства – ни при чем… Важно, чтобы любовь в тебе была, а объектом может быть кто угодно.
После молчаливой паузы Симочку вдруг осенило:
– А может, ты права? Про такую любовь Бог и говорил?
Александра смотрела вдаль, поверх голов, потом сказала, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Мне Бог мало дал таланта любви, но ничего, я его разовью!
Надя сидела притихшая, курила. Ей отчего-то хотелось плакать.
Таня появилась из-за дома с виноватой улыбочкой, уставилась на мать, ожидая нагоняя за опоздание. Александра слегка махнула рукой в знак приветствия и ничего не сказала. Скользнув по лицам взрослых, Таня оценила обстановку. «Сейчас спать пошлют, им поговорить охота». «Таня, не пора ли тебе в койку?» – отозвалась Александра. Дочь шмыгнула носом и попробовала поторговаться: «Тогда можно я не буду ноги сегодня мыть?» «Можно», – неожиданно легко уступила мама.
Симочке стало зябко и захотелось прилечь. Переместились в летний домик. Пока Саша укладывала дочь спать, а Надя мыла посуду на улице, Сима лежала на тахте в «светелке» и, подложив руку за голову, смотрела сквозь дверной проем на ветки могучей березы, освещенные заходящим солнцем. Глаза и тело отдыхали. Мысли текли неспешно… Талант любви… Наверное, каждому отпущена своя мера. И никто этой меры не знает, да и сравнить невозможно. Все любови разные, у каждого своя. Главное, что она в тебе есть – пусть не вечная, пусть маленькая, слабенькая, нелепая – какая угодно, лишь бы была! Без «хапательного инстинкта». Что-то слабо шевельнулось в животе, Сима почувствовала легкий беспомощный толчок внутри и оцепенела, прислушиваясь. Там, внутри, тоже затаились. Она обняла обеими руками живот, тихо погладила его, прошептала: «Господи, спасибо тебе!»
Надя домывала посуду, сосредоточившись на чем-то своем. На последней тарелке ее прошибло: вся ее прожитая жизнь – грандиозная ошибка, стопроцентное непопадание. Пролет. Тарелка выскользнула из Надиных рук и разбилась.
Александра появилась из-за Надиной спины.
– Это к счастью, белка! – успокоила она.
Вместе они собрали осколки. Вошли в «светелку».
– Ну-с, – сказала Саша, потирая руки, – тащи вторую бутылку, Надежда, мой компас земной! Будем продолжать банкет.
– Ты не сопьешься, Камилова? – откликнулась с тахты Симочка.
– Лучше спиться, чем скурвиться, правда, Надька? Да что с тобой, Надя, у тебя глаза на мокром месте!
Надя молча поставила на низкий столик бутылку и опустилась на табурет.
– Хочу напиться.
– Что случилось с тобой?
Надя горестно покачала головой.
– В том-то и дело, что ничего не случилось. Со мной в жизни Ничего не случилось! – Она посмотрела на Александру. – Вот я тебя слушала сегодня и завидовала белой завистью. Ты живешь на всю силу – ищешь, рыпаешься, любишь, веришь, ошибаешься, дерзишь, сидишь на крыше, совершаешь поступки, рискуешь – ты не боишься жизни! А я боюсь. Всегда боялась! Но ведь хочется! Ох, как хочется настоящей жизни, глубоких, сильных красивых чувств! И я сижу тихонько и жду, что «хорошее случится» – само. У всех случается – значит, и у меня будет, как у всех: любовь, семья, дети, дом, что там еще? Счастье… И не надо ничего делать, просто быть хорошим, честным человеком. И появится некто, увидит, оценит и полюбит.
– Принц в зеленой велюровой шляпе, – улыбнулась Александра, опустив ресницы.
– Да уж, конечно, не в кепке и не в вязаной шапочке! – усмехнулась Надя. – Господи, какая чушь! Как наивно думать, что кто-то другой придет и сделает тебя счастливым. Любят не за «хорошесть», а за живую душу! Сколько лет, Сашка, я морочила тебе голову с Муратом, убеждала, что он недостоин тебя, вместо того чтобы дать тебе все прочувствовать до конца. Ну как же так – зачем она мучается? Так не должно быть! Почему не может рубануть топором и отсечь неправильное. Во мне гнев кипел. Чувство, если оно правильное, должно приносить радость, а не страдание. Но разве могут быть живые чувства «правильными»? Разве могут укладываться в идеальные нормы? А я прожила с этими нормами, и все то, что в них не укладывалось, немедленно отвергалось. Я не позволяла себе чувствовать то, что действительно чувствовала. И теперь я уже не могу различить, где мои чувства, а где придуманные. Я… я боялась «выйти за калитку». Вот сегодня ты вышла за калитку, зная, что там Мурат, а я бы, будь это со мной, – с места не тронулась, заперлась бы на замок, сидела бы и тряслась как заяц. Любить – страшно. Потому что в любви надо отдаваться… выходить за собственные рамки в какую-то неизвестность. Покидать территорию, где все более или менее понятно, привычно, удобно даже… И никаких гарантий, никаких обещаний, на свой страх и риск. А я не могу без гарантий, я – трус. Всю жизнь делала не то, что хотела, а то, что от меня хотели. Ждали, что я добрая, и я была добрая. Ждали послушания, и я была послушной. Навязывали обязательства, и я принимала, не раздумывая. Святое чувство долга! Есть долг, значит, жизнь продолжается! Кто-то всегда решал за меня. А где я-то была, сама по себе? Какая я настоящая? Осталось ли от меня что-то?.. Хорошо, что детей не родила, я бы их изуродовала по своему образу и подобию… Обрыдло, все обрыдло! Дом, Верка, мама с корвалолом, работа, контора, мужики командированные, гостиницы, подводные лодки, железки, бабы в секторе, огурцы на подоконнике… Все! От и до! Ненавижу! Хочу другого!
– Хочу, но сделаю все, чтобы не сбылось, – тихо сказала Александра, глядя в пол.
– Да! Именно так! – вскричала Надя. – Потому что не умею по-другому, силенок таких нет! Потому что эта душная жизнь – и есть единственно моя! Душно с удавкой на шее, зато есть за что себя пожалеть.
– Тогда прими и полюби свою судьбу!
– Не могу я ее любить!!! – И Надя, уже не сдерживаясь, громко зарыдала в ладони.
