Итак, какие-то скандинавы в начале IX века после долгого и изнурительного плавания по многим незнакомым рекам, если они плыли по речным путям «из варяг куда-то там», либо многим бурным морям, если вокруг Европы и по Средиземному морю, впервые оказались в Крыму. Здесь в непривычном для них климате и совершенно чуждом окружении они вдруг встретили, впервые за свое долгое и мучительное плаванье, некий туземный народ, внешне ничем не отличавшийся от соседних обитателей Крыма, но совершенно неожиданно для скандинавов говоривший на более-менее понятном им языке! Конечно, это был уже не «классический готский» язык Ульфилы IV века и тем более не готский язык обитателей острова Готланд IX века, возможно даже не чистый готский, а некое гото-аланское койне, но оно все-таки оставалось понятным скандинавам. А ведь это совсем иное качество! В Крыму и только в Крыму скандинавы получили уникальную возможность быстро и эффективно наладить мирные продуктивные контакты с местным населением и легко инкорпорироваться, встроиться в местную этнокультурную среду. Викинги были не из тех, кто пренебрегал такой возможностью.
С другой стороны, остатки готского народа влачили в Крыму жалкое существование и, не имея никаких перспектив, постепенно теряли остатки национальной идентичности. Как выразительно заметил археолог С. Черныш, комментируя археологическое исчезновение готов в Крыму в IX веке, «у нищих нет национальности». И вдруг эти малочисленные нищие хиреющие остатки прежде большого народа, некогда вершившего историю Европы, получили уникальную возможность радикально изменить свое бедное и бесперспективное существование благодаря, выражаясь языком Л. Гумилева, «пассионарному толчку» от невесть откуда взявшихся шустрых пришельцев, по удивительному промыслу всевышнего оказавшихся какими-то дальними родственниками. Наверняка если не все, то многие готы воспользовались таким подарком судьбы. Поэтому в случае Крыма речь могла идти не о завоевании и покорении викингами местного населения, что для них было делом привычным, а скорее о неком исключительном симбиозе пришельцев-скандинавов с аборигенами-готами, о симбиозе, в котором каждый компонент выигрывал что-то для себя и в чем-то дополнял другого.
Именно этим симбиозом объясняются многие загадки начальной руси, в том числе нашедшие отражение в ПВЛ. Одна из них явно привилегированное, наравне с русью, положение чуди: «В Иафетовой же части сидят русь, чудь и всякие народы…», — и после персонального выделения руси и чуди, причем опять-таки, как и в договоре 911 года, русь впереди чуди, далее скопом перечисляются прочие «всякие народы». Эта и подобные ей сентенции ПВЛ устойчивой парой этнонимов «русь» и «чудь» отражают тот самый уникальный симбиоз скандинавов и готов, но с доминированием первых, вследствие чего русь всегда оказывается впереди чуди.
Этническая двойственность начальной руси наглядно отразилась в заключительном абзаце договора 911 года: «В знак крепости и неизменности, которая должна быть между вами, христианами, и русью, мирный договор этот сотворили мы Ивановым написанием на двух хартиях — царя вашего и своею рукою, — скрепили его клятвою предлежащим честным крестом и святою единосущною Троицею единого истинного Бога вашего и дали нашим послам. Мы же клялись царю вашему, поставленному от Бога, как божественное создание, по вере и по обычаю нашим, не нарушать нам и никому из страны нашей ни одной из установленных глав мирного договора и дружбы…». Этот текст явно написан русской стороной, и эта сторона противопоставлена греческой, «христианам». Здесь русь, то есть «не христиане», клянется по своим вере и обычаю, но при этом скрепляет клятву крестом и Троицей, признает истинность христианского бога и божественность византийских императоров. Такая противоречивость объясняется как раз этнической двойственностью руси. Ее послы, то есть ведшие переговоры в Константинополе «мужи»-скандинавы, все еще оставались язычниками и действительно клялись по-своему («по вере о обычаю»). При оформлении договора секретарь посольства Стемид честно отразил этот факт, но, будучи сам не просто грамотным готом, но и православным верующим, использовал привычный для него христианский лексикон и византийский письменный этикет («…крестом и святою единосущною Троицею единого истинного Бога… царю вашему, поставленному от Бога…»).
По своему внешнему виду русь не отличалась от жителей Крыма и всего Северного Причерноморья. Викинги всегда и всюду демонстрировали высокую адаптируемость к местным условиям, но в Крыму эта адаптация дополнительно ускорилась благодаря симбиотическому слиянию с родственным готским компонентом. Свое веское слово должна была сказать и смена климата. Поэтому бесполезно искать в описаниях внешности руси у Ибн Фадлана или Льва Диакона что-то скандинавское. Знаменитый «портрет» Святослава у Диакона — это «портрет» не скандинава, а типичного крымчака с единственным отличием в виде оселедца на голове, который Диакон считает признаком родовитости. Этот оселедец вероятно на самом деле был внутри нового народа отличительным признаком скандинавских «мужей» («руси») в противовес полностью бритоголовым готам («чуди»). В этом плане не стоит забывать, что северные германцы придавали волосам особое мистическое значение, чем, надо полагать, и был вызван обычай у скандинавской верхушки сохранять хотя бы символический клок волос на бритой голове. Возможно здесь также сказалось влияние моды давно обосновавшихся в Крыму кочевников.
Ни византийцы, ни тем более арабы уже не отождествляли новый народ с готами. Крымские готы, никогда не игравшие в жизни империи, а тем более халифата, сколько-нибудь заметной роли, окончательно сошли с исторической сцены и были полностью забыты. В непосредственном общении византийские правители имели дело, как мы видим в свидетельствах 839 и 907 годов, со скандинавской элитой руси, по которой греки и судили о новом для них народе. Этот народ оказался северного «гиперборейского» происхождения, его родные края действительно были ужасно далеки и, как выразился патриарх Фотий в своих гомилиях 860 года, «отделены столькими землями и племенными владениями, судоходными реками и морями без пристаней». Однако со временем греки осознали, что этот новый народ «русь» вовсе не так уж далек и буквально соседствует с ними в Крыму.
ЦЕНТРАЛЬНАЯ ЕВРОПА ИЛИ КРЫМ?
Мы уже знаем, что «внешнеполитическая деятельность» Игоря Старого началась в Керченском проливе, где он пиратски, как и подобает истинному викингу, атаковал и ограбил хазарский город Самкерц. Но подоспевшее регулярное хазарское войско не только отобрало всю добычу, но и, захватив базу Игоря, заставило того воевать против Византии. В нашей литературе можно встретить утверждение, даже убеждение, что захваченной хазарами «столицей» Игоря был Киев. Это всего лишь домысел, основанный исключительно на фантастической истории Киевской Руси, придуманной киевским «краеведом». В «Кембриджском анониме», донесшем до нас злоключения Игоря, о Киеве нет ни слова, а все захваченные хазарским военачальником Песахом в ходе кампании против Игоря города находились исключительно в пределах Крымского полуострова. Что же касается Киева, то завоевывать его у хазар вообще не было никакой нужды, так как в то время Киев и так давно был хазарским городом, что, в частности, подтверждается документом как раз этого времени, так называемым «Киевским письмом»
[133] из Каирской генизы.
