Аналогичная картина с областью Рустринген, которую Никитин тоже привлекает для подтверждения своей фризской гипотезы. Эта историческая область Фризии не имеет никаких пересечений со словом «русь» и начальной русью, так как на самом деле называлась Rustringen (Рюстринген) от немецкого rusten — «снаряжаться, вооружаться, готовиться к войне» и Ringen — «бой, сражение».
Так что идею выведения древней руси из Фризии мы все же отбросим как некое недоразумение хорошего археолога, но, увы, плохого лингвиста А. Никитина, однако сохраним его ценнейший основной вывод о мифичности летописного Рюрика: «Рорик ютландский оставил свой след не на землях Великого Новгорода, а в памяти вендов-ободритов… сказание о приходе Рорика / Рюрика к «словенам» сфрормировалось не на почве Великого Новгорода или Киева, а значительно ранее, на землях вендов-ободритов, и лишь много времени спустя было инкорпорировано в ПВЛ в малоузнаваемом виде». Здесь стоит пояснить, что, разумеется, предварительно это сказание, основанное на реальных событиях сопротивления славян-ободритов Людовику Германскому в конце первой половины IX века, было принесено бежавшими от немецкой экспансии и насильственной христианизации эмигрантами с Эльбы и Одры в Приладожье и Приильменье, где со временем инкорпорировалось в местный славяноязычный фольклор. Оттуда оно перекочевало в ПВЛ, причем относительно поздно, примерно в середине XI века, что Никитин демонстрирует отсутствием Рюриков среди первых поколений князей-«Рюриковичей» и появлением первого на Руси действительного князя с именем «Рюрик» только во второй половине XI столетия, когда в Киевской Руси была официально узаконена мифология ПВЛ.
Таким образом, если не держаться за ничем не подтверждаемую ошибочную гипотезу «западноевропейского» происхождения руси, Рюрик оказывается не только бестелесным призраком, но и совершенно лишней, никому не нужной фигурой на доске древней русской истории. Вместе с Рюриком с этой доски должны быть навсегда сняты и другие связанные с Ререком Ютландским неиграющие фигуры-фантомы вроде ободритского правителя Гостомысла и безвестного Вадима
[120], невесть как и откуда проникшего в новгородские летописи.
Но, признав мифичность Рюрика и переходя к следующему по хронологии ПВЛ русскому князю — Вещему Олегу, — А. Никитин ставит того в совершенно иное отношение к русской истории: «Если Рюрик в русской истории оказывается всего только фантомом, тенью, отброшенной на пространства Восточной Европы Рориком ютландским или фризским, то Олег выступает в ПВЛ первой фигурой, чье существование подтверждается датированным документом — договором, заключенным этим князем с греками 2 сентября 911 (6420 «сентябрьского») года. К сожалению, этот безусловно исторический факт не облегчает работу исследователя, приступающего к выяснению личности одного из самых загадочных персонажей ранней русской истории, награжденного прозвищем «вещий», т. е. «мудрый», «знающий», а если следовать значению этого слова у кашубов (на территории «варяского Поморья»), то и «оборотень», «упырь»». То есть, по мнению Никитина, Вещий Олег в отличие от поручика Киже и летописного Рюрика фигуру все-таки имеет. Даром что оборотень и упырь. Весьма печально, что А. Никитин, первый профессионал, признавший выдумкой всю историю с призванием варягов, а летописного Рюрика неким фантомом, все-таки, противореча самому себе, не пожелал признавать таким же фантомом ПВЛ «упыря» Вещего Олега, выдвигая в подтверждение его реальности совершенно недействительный и нерелевантный аргумент — договор с Византией 911 года (912 года по датировке ПВЛ). К этому договору нам еще придется раз за разом возвращаться, а пока сделаем небольшое, но важное отступление по поводу «имени» и «прозвища» Олега.
Согласно широко распространенной и до сих пор никем не опровергнутой точке зрения, имя «Олег» — естественная фонетическая адаптация древнескандинавского Helgi к восточнославянскому языку. Эта адаптация осуществилась в три этапа. Сначала скандинавское helgi при заимствовании старославянским потеряло отсутствовавшее в славянских языках начальное придыхание й, и получившаяся словоформа «эльг» была письменно зафиксирована Константином Багрянородным в женском варианте «архонтисса Эльга». На втором этапе начальное э йотировалось, что типично для старославянского языка. И, наконец, с переходом в восточнославянский язык получившееся начальное е закономерно заместилось гласной о (по парадигме един —► один, елень —► олень, есень —► осень, Eлена —► Олена и т. п.), что в конечном счете дало форму «Ольг» оригинала ПВЛ, впоследствии трансформировавшуюся в современное имя «Олег».
Но самое-то интересное, что исходное Helgi превратилось не только в имя, но одновременно и «прозвище» Вещего Олега, которое представляет собой дублирующую скандинавское имя Helgi славянскую кальку. Вероятно дело в том, что прямые имеющиеся в словарях переводы слова helgi — «святой» и «священный» — не могли быть приняты авторами ПВЛ, так как для них, православных монахов и книжников, слова «святой» и «священный» уже несли совсем иной, устоявшийся в христианстве смысл и в этом смысле не могли ассоциироваться с князем-язычником. Тогда сочинители ПВЛ нашли, на мой взгляд, изумительное решение, заменив их близким аналогом, почти синонимом «вещий» из дохристианского лексикона! Таким образом, «вещий» — никакое не прозвище Олега, а просто перевод имени-титула Helgi на «языческий» восточнославянский язык. Сочетание же «Вещий Олег» — это нечто вроде масла масленого: стоящие рядышком перевод и фонетическая адаптация древнескандинавского Helgi.
Приняв «имя» Вещего Олега ПВЛ в качестве титула helgi, что в славянской передаче дало «ольг», нельзя не обратить внимания на сакральность его исходного древнескандинавского значения (независимо от перевода «священный» или «вещий»), явно соотносящуюся с сакральной ролью и функциями кагана в Хазарском каганате в IX веке. Но, как было показано выше, начальная русь возникла именно в это время, в начале IX века, и возникла в Крыму, то есть как раз в сфере политического влияния каганата, Поэтому есть все основания предположить, что сам титул helgi-ольг есть не что иное, как перенесенный в древнегерманскую среду начальной руси титул и статус хазарского кагана. И это предположение прекрасно объясняет сам факт принятия предводителем начальной руси именно титула «ольг», поскольку тот по существу эквивалентен для внутреннего пользования титулу «каган». Подтверждением этого может служить, в частности, болгарская пограничная надпись времен Симеона I «Феодор олгу таркан», в которой словосочетание «олгу таркан» однотипно с хорошо известными из сообщений арабских авторов составными титулами хазарской знати типа «каган-бек», «каган-тархан» и им подобными.
Огромная заслуга А. Никитина состоит в том, что он «открытым текстом» без экивоков и академических уверток заявил об очень позднем появлении многих «фактов» истории древней Руси, относимых ПВЛ к IX и X векам, но на самом деле рожденных фантазией и внесенных в текст ПВЛ пером неких ее авторов XII века, одного из которых сам Никитин называл «киевским краеведом». В полной мере эти фантазии сам Никитин относит к «биографии» Вещего Олега: «Несмотря на кажущееся обилие сведений об Олеге, рассыпанных по страницам ПВЛ, начиная со ст. 6387/879 г. и кончая ст. 6420/912 г., которая после рассказа о смерти князя от змеи, выползшей из черепа любимого коня, завершается выпиской из хроники Георгия Амартола об Аполлонии Тианском и пророчествах, все они, за исключением договора 6420/912 г., оказываются малодостоверны и прямо легендарны. Последнее может быть объяснено тем обстоятельством, что наличие в этих новеллах характерных фразеологических оборотов, использование топографических ориентиров, проведение идеи тождества «словен», «полян» и «руси», а также текстов, заимствованных из хроники Георгия Амартола, указывает на их принадлежность перу «краеведа-киевлянина», работавшего в первой половине XII в., или же — на кардинальную переработку им каких-то предшествующих текстов…». По существу Никитин признает, что вся «биография» Вещего Олега в ПВЛ — сугубое творчество киевского «краеведа»
[121], и единственным реальным фактом в ней, тут с Никитиным нельзя не согласиться, оказывается только договор 911 года. Но подтверждает ли он реальность Вещего Олега?
