Киев как политический центр «восточнославянского мира» в IX веке не выдержал проверки археологией, не будем к этому возвращаться. Да и русь там появляется, как мы выяснили, только в следующем столетии. В отношении волхов-ско-ильменского края Толочко просто необъективен: окрестности Ильменя в IX веке были заселены достаточно густо. Кстати говоря, не такие уж «значительные людские и материальные резервы» нужны для пиратских рейдов; примером тому и новгородские ушкуйники, озоровавшие на Каспии, и запорожские казаки, державшие в страхе города Порты. Расстояния тоже не были помехой в варяжские времена. Купцы из северных краев регулярно совершали путешествия на Каспий: в VIII–IX веках по пути «из варяг в хазары» на север Европы из прикаспийских стран потоком текло арабское серебро. Из арабских источников для второй половины IX и первой половины X веков известны четыре грабительских похода руси в Каспийское море: между 864 и 884 годами, между 909 и 914 годами, в 913/914 и 943/945 году. Если в Черное море удобнее организовывать походы из Киева, то на Каспий — из Ладоги и особенно с верхней Волги. Хотя на самом деле, трудно не согласиться с Толочко в том, что хочется видеть неуловимый Русский каганат поюжнее, поближе к Константинополю и Кавказу, не столько в Киеве, сколько в районе Керченского пролива, где в конце концов обнаруживается база Игоря.
Жаль, что не нашли поддержки в ученом сообществе гипотезы Г. Вернадского о приазовской Руси и Е. Галкиной о русском каганате в междуречье Днепра и Дона с соответствующей атрибуцией относящегося к этой территории варианта салтово-маяцкой археологической культуры как «алано-русской»
[112]. Ведь из этого каганата до Керчи рукой подать! Беда, правда, еще и в том, что свой каганат Галкина, последовательная антинорманистка, населяет аланской русью, ничего общего не имеющей со скандинавами, так как не имеет пересечений со Скандинавией сама салтово-маяцкая культура. Между тем, Вертинские анналы, впервые упомянувшие русского кагана, не оставляют сомнений в том, что его послы, прибывшие в 838 году в Константинополь и годом позже оказавшиеся в Ингельгейме, были скандинавами. Нет нужды вдаваться в бесплодную полемику, был ли сам русский каган шведом, славянином или даже украинцем, по каким-то непонятным причинам направившем в Константинополь послами шведов
[113]. В любом случае неоспоримо присутствие скандинавов в окружении этого кагана. Следовательно, земля столицы Русского каганата обязана хранить археологические следы этого присутствия. Но самая ранняя из атрибутируемых скандинавам киевских находок в «христианского облика» захоронении на Старокиевской горе относится к самому концу IX века. Если бы Киев был столицей Русского каганата уже в 30-е годы IX века, то для того времени в его почве остались бы какие-никакие скандинавские следы, хотя бы в захоронениях. Но их нет.
Характерной чертой ранней руси стал камерный погребальный обряд, появившийся в Скандинавии в конце IX века и в течение X века распространявшийся с севера на юг по Восточной Европе. По результатам исследований камерных погребений К. Михайлов делает следующий вывод
[114]: «По-видимому, камеры — это дохристианский погребальный обряд новой социальной и, в какой-то мере, новой для Восточной Европы этнической, группы — руси. Эта группа формируется в городах, она, отличаясь от окружающих славянских и финно-угорских племен, имеет ярко выраженную североевропейскую составляющую и связь с международной торговлей… Выявленное единство погребального обряда древнерусских камер, заключающееся в характерных конструктивных особенностях, составе инвентаря и наборе обрядовых действий, позволяет предположить, что за этими погребениями стоит достаточно сплоченная, но территориально дисперсная группа населения. В X веке единственная известная нам группа с подобными характеристиками и эклектичной культурой называлась русью». Поразительно, но мельком отмеченная Михайловым «сплоченность» руси находит неожиданное и тем более значимое подтверждение у Ибн Русте, который отмечал удивительную для этих речных пиратов начала X века способность к объединению и совместному выступлению: «И если какое-либо их [руси] племя поднимается против кого-либо, то вступаются они все. И нет тогда между ними розни, но выступают единодушно на врага, пока его не победят». Возможно, именно возникновение этой общности, появление на большом пространстве единого торгово-пиратского братства дает нам право отныне называть это братство IX–X веков не варягами, не скандинавами, а русью.
Мне представляются важными такие отмеченные К. Михайловым особенности руси, помимо подтверждаемой Ибн Русте «сплоченности», как «территориальная дисперсность» и постепенное, но неуклонное распространение к югу ареала ее погребений. Такие погребения найдены в бассейне реки Великой (Псков), ростово-ярославском Поволжье (Тимерево), верхнем (Гнездово) и среднем (район Киева) Поднепровье, в бассейне Десны (Чернигов), на Волыни. Если камерные погребения, как считает Михайлов, — это могилы рядовых дружинников руси, маркирующие места их массового проживания, то даже в X веке обжитая русью территория видится на карте отдельными небольшими и весьма удаленными одно от другого пятнами. Логично предположить, что в IX веке эти пятна были еще меньше и располагались реже. И тут напрашивается перспективный, на мой взгляд, вывод: Русский каганат не был обязан концентрироваться на ограниченной территории и жаться к какому-то политическому центру. Как вода, выплеснутая на ровный пол, в конце концов растекается по нему и собирается отдельными каплями в чуть заметных углублениях, так и русь растеклась по Русской равнине и осела в немногочисленных удобных местах временными торговыми факториями, они же «открытые торгово-ремесленные поселения» советской археологии, они же пиратские базы. Эти фактории-базы в массе своей жили недолго, возникали, исчезали, перетекали с места на место, не успевая оставить после себя археологически ощутимые следы, так называемый культурный слой. Только благодаря немногим крупнейшим долгожителям, таким как Гнездово, Тимирево или Шестовицы, нам удалось получить археологическое представление об этом уникальном явлении восточноевропейской истории.
Проще всего представить себе Русским каганатом всю Русскую равнину, точнее всю совокупность торговых факторий, редко разбросанных на ее просторах по берегам рек и озер вдоль основных водных путей. Множество эксклавов без явной метрополии. Каганат без территории. А может быть и каган без каганата!
Не зря выше упоминались ушкуйники и казаки. Есть у них что-то общее с начальной русью. Они выглядят ее наследниками, спорадическим возрождением давнего речного братства, рецидивами речной пиратской вольницы. И если такие вольные братства возникали и успешно функционировали на окраинах сложившихся государств, даже Российской империи, то с каким размахом они могли развернуться в VIII–IX веках, не стесняемые никакими государственными образованиями на вольном просторе Русской равнины! И если Степан Разин для придания себе «политического веса» распускал слух, что с ним идет царевич Алексей, а Емельян Пугачев вообще назвался императором Петром III, то что мешало предводителям ватаг начальной руси называться хоть цесарями, хоть каганами? И если запорожские казаки считали для себя возможным и даже «прикольным» посылать издевательские письма турецкому султану, почему не мог такой самозваный каган отправить, хотя бы и полушутя, посольство к византийскому императору? Кстати говоря, судя по Вертинским анналам, к посольству руси 938–939 годов серьезно не отнеслись ни в Константинополе, ни в Ингельгейме.
