Разрастаясь благодаря торговле руси с хазарами, вероятно в первую очередь работорговле, город сначала выдвинулся от первых хазарских лавок и складов товаров у торговых пристаней устья Почайны на Подол, позже забрался на заброшенную Замковую гору, а затем вольготно раскинулся на весь Копырев конец. В жилищах того времени, раскопанных в этих районах Киева, найдена характерная хазарская гончарная керамика салтово-маяцкого типа и славянская луки-райковецкая глиняная посуда ручной лепки.
Растущий город влек к себе сельских жителей. Молодой Киев вбирал в себя окрестное население, что, с одной стороны, поддерживало его рост, а с другой, — постепенно, но неуклонно меняло этнический состав обитателей. Сначала пришлые окрестные славянские селяне подстраивались под местные порядки и даже, судя по одному из подписантов «Киевского письма» Гостяте, становились иудеями-прозелитами, но по мере увеличения их доли в населении и веса в жизни города потихоньку начинали устанавливать свои порядки. Киев постепенно превращался из хазарского города в славянский, что хорошо иллюстрируют могильники Старокиевской Горы. Там, на пустынном в то время южном ее склоне за крепостью, вдалеке от обжитых Подола и Копырева конца, сначала разместилось хазарско-аланское кладбище («Могильник III» по Каргеру), но позже рядом возник и потеснил его древнеславянский могильник («Могильник I»). Наконец, появление в начале X века еще одного могильника («Могильника II») вместе с поселением на Лысой горе, которые историки и археологи почти единодушно связывают со скандинавами, ознаменовало новый этап в жизни к тому времени уже в основном славянского Киева.
Однако хазарская «закваска» ощущалась в Киеве как минимум до XI века, что нашло свое отражение в «полянах»
ПВЛ, которые: «…имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводит ее накануне, а на следующий день приносят за нее — что дают». Характерно, что в ПВЛ порядки у «полян», то есть жителей Киева, разительно контрастируют с нравами, сохранявшимися у древлян и северян, то есть сельских жителей киевских окрестностей: «А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое…», «…браков у них [северян] не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены». Как видим, киевские «поляне» все еще соблюдают иудейские ветхозаветные порядки в семье и даже кошерные правила питания, в то время как окрестные славяне живут в соответствии со своими древними языческими традициями, не гнушаясь многоженством и не брезгуя есть все подряд — и «чистое», и «нечистое».
Таким образом, «поляне» ПВЛ изначально оказываются «подолянами», то есть жителями киевского Подола и Копырева конца, в основном хазаро-иудеями. Двести лет спустя, то есть во времена, когда писалась ПВЛ, когда Киев стал большим средневековым славянским городом, а его центр переместился в «город Ярослава», уничтожив тем самым древние могильники Старокиевской горы, этникон «поляне», по-видимому, распространился на всех обитателей этого престижного района города, сохранившего старое название «Поля вне града». Если это так, то «поляне» ПВЛ — это не этноним, не некое славянское племя Киевщины, а топоним, первоначально относившийся только к хазарскому населению Киева, а позже распространившееся на обитателей «Поля (вне града)», а затем и на всех коренных киевлян независимо от их этнической и религиозной принадлежности. В начале X века в многонациональный конгломерат «полян» влился третий компонент — варяжская русь. Захватив в Киеве командные — в прямом и переносном смысле — высоты, он дал Полянскому конгломерату народов свое имя, что постфактум констатировала ПВЛ: «поляне, ныне зовущиеся русью».
Основной денежной единицей Восточной Европы в VIII и IX веках был арабский серебряный дирхем. Клады с арабским серебром надежно маркируют европейские торговые пути того времени, к концу указанного периода практически монополизированные русью. Таким образом, клад с дирхемами — надежное свидетельство того, что на землю, в которой он был зарыт, ступала нога купца руси. Распределение найденных археологами многочисленных кладов с арабским серебром 786–900 годов дает выразительную картину: такие клады есть в Старой Ладоге, окрестностях Новгорода, Ростова и даже в Подмосковье. Вот только в Киеве их нет. По заключению одного из ведущих российских археологов В. Янина, в течение двух последних третей IX века (так называемая «вторая фаза» обращения дирхемов) район Нижнего и Среднего Днепра выпадает из зоны монетного обращения Восточной Европы, а начало функционирования знаменитого летописного пути «из варяг в греки» Янин относит только к Хвеку. Отметим еще раз явное расхождение с ПВЛ, где этот путь существует веком раньше, если вообще не со времен св. Андрея Первозванного. На самом деле в девятом столетии Среднее Поднепровье находилось вне европейских торговых путей, не было в то время, никакого пути «из варяг в греки», и корабли руси не приставали к причалам Почайны. Этот летописный путь проявляется лишь с появлением в Киеве руси в начале X века зарытыми в киевской земле дирхемами, отметившись первым кладом 907 года на Лысой горе и множась потом на остальной территории города.
Нетрудно представить, что скандинавы, обосновавшейся в конце IX века в Гнездове, спускались по Днепру в район Киева для торговли с местными хазарами. Можно даже предположить, что, воспользовавшись уходом венгров с днепровских порогов, они ходили мимо Киева к Черному морю и, проходя мимо, «положили глаз» на перспективное место — быстро растущий город. А в какой-то удобный момент, не довольствуясь ролью заезжих гостей, «наложили лапу» на его торговый порт, для чего поставили поселение на контролирующей гавань Лысой горе. Так провинциальный славянско-хазарский город, пополнившись торговой варяжской факторией, начал свое превращение в «мать градам русским».
Принадлежность комплекса из поселения и могильника на Лысой горе «находникам» скандинавам не вызывает сомнений у Г. Лебедева, вроде бы принимается западными, и даже не оспаривается украинскими археологами. Отдельный вопрос, было ли это поселение, как полагает Лебедев, Самватом. У Багрянородного Самват — безусловно крепость, точнее замок (καστρον), однако наличие укреплений у поселения Лысой горы Э, Мюле не считает доказанным. Присутствие или отсутствие фортификаций само по себе не может быть решающим фактором для атрибуции поселения скандинавам. Их торговые фактории в восточной Европе в основном имели характер так называемых «открытых торгово-ремесленных поселений», либо вовсе не имеющих укреплений, либо укрепленных чисто символически. Вероятно такие фактории без постоянного населения, чьи обитатели в случае опасности в любую минуту могли сняться с места, серьезной фортификации просто не требовали. Например, у Ибн Фадлана в описании 922 года фактории руси в Булгаре нет ни малейших намеков на какие-то укрепления. Торговая русь живет там в коллективных гостиных домах и, судя по всему, в них же хранит свои товары. Рядом у причалов стоят корабли, в любой момент готовые унести хозяев подальше от опасности, а когда пробьет час, то и в последний путь, послужив топливом для погребального костра.
