Так вот, местные краеведы, связывающие Коростень с камнем, не так уж неправы, но с одной существенной оговоркой. Разумеется, этимологизировать следует не позднюю форму Коростень, а первичную Искоростень. А вот ее-то из древнерусского языка удовлетворительным образом объяснить не удается. Зато это совсем неплохо выходит, если вновь обратиться к готскому языку. После удаления начального славянского протетического И в получившейся основе скоростень можно выделить два готских корня: скор, что означает «скала», и стен — «камень». Наличие в слове лишь одного из этих компонентов можно было бы посчитать случайным совпадением. Но присутствие сразу двух синонимичных компонентов, содержательно вполне соответствующих особенностям ландшафта окрестностей Искоростеня, стоящего на скальных выходах гранита, случайность практически исключают и заставляют признать, что название города, в котором в X веке княжил предположительно последний представитель готской династии Амалов, тоже готское по происхождению. Оно, правда, все равно означает не «Гранитоград», а «Скалоград» или, точнее, «Скалокаменск», но в этом Скалокаменске Готском уже не так вычурно смотрятся царствующие правители с готскими корнями и именами.
Готское прошлое Русской земли «в узком смысле», как определял ее А. Насонов, а также в равной степени древлянской и волынской земель объективно зафиксировано в Черняховской археологической культуре, ареал которой накрывал практически всю территорию нынешних Украины и Молдовы, частично прихватывая юг России и север Румынии. Черняховская культура признана в своей основе готской во всем мире кроме нашей страны и Украины, где ее с упорством достойным лучшего применения числят славянской. А готов — чуть ли не кочевниками. Между тем, готы были оседлым народом, прилежно пахавшим в III–V веках приднепровские и приднестровские лесостепные черноземы. Земледельческие календари готов нашли отражение на знаменитых сосудах из Лепесовки
[57]. Поэтому ничего нет удивительного в том, что забытое нами готское прошлое дает себя знать былинным отголоском в имени древнейшего богатыря-пахаря Микулы Селяниновича, которое, как ни странно, лучше всего этимологизируется не из славянских, а из германских языков, в частности из готского, в котором микил — «большой, могучий». По-видимому, привычная нам форма «Микула» представляет собой относительно поздний ославяненный вариант, появившийся под влиянием христианского имени «Николай» в упрощенной форме «Никола» с украинизированным вариантом «Микола».
Любопытна и, быть может, не случайна синонимичность имен былинного Микулы и Мала ПВЛ — то и другое имеют в готском языке практически одно и то же значение. Если ПВЛ перехлестнула под Искоростенем жизненные пути местного древлянского владыки Мала и пришлого князя-агрессора Игоря, то в былине о суме, в которой была «вся тяга земная», мы видим весьма похожую коллизию между мирным аборигеном-селянином Микулой (Микилом?) и пришельцем Вольгой (ольгом?) Всеславьевичем во главе буйной (варяжской?) дружины.
А между тем Микула-то наш (внимание, еще одна «завязочка»!) — былинный сват Мала, ведь младшая дочка Ми-кулы Селяниновича Настасья в наших былинах числится замужем не за кем-нибудь, а за Добрыней Никитичем, то бишь Малевичем по Прозоровскому или Фредичем по Горюнкову. Вот такая готская семейственность, вот так отовсюду торчат-вытарчивают готские ниточки. Жаль, что историческое полотно из них все-таки не ткется — не хотят они ложиться в ровную ткань, норовят закрутиться, запутаться в клубок загадок.
Одна из таких ниточек, голубая да излучистая, пролегла по карте Северного Причерноморья. Истоки Южного Буга, находящиеся на стыке древлянской и волынской земель, то есть в центре гипотетического восточного государства-наследника Великой Моравии, могут быть готскими не только в прямом смысле, если там в X веке еще сохранялись династия готских Амалов и готское языковое пространство, но и переносном, так как само слово буг лучше всего объясняется из готского языка, в котором имеет вполне адекватный нарицательный смысл: «кривизна, изгиб, колено; излучина (реки)». Вообще Побужье — географический центр Черняховской культуры и готских государств III–IV веков в Северном Причерноморье, здесь же проходит южная граница ареала археологических следов другой археологической культуры, вельбаркской, маркирующих миграцию восточных германцев в начале нашей эры из Балтийского Поморья в Северное Причерноморье вдоль Вислы и обоих Бугов, Западного и Южного.
Наконец, уже обсуждавшийся нами выше компонент «гард-» в топонимах «Хольмгард» и «Кянугард» может иметь как скандинавское, так и готское происхождение, так как в готском языке тоже есть слово гард с весьма подходящими значениями «дом, домашнее хозяйство, двор, семья». Причем «дом» и «семья» могут пониматься, в том числе, как династия правителей («Древлянский княжеский дом» у А. Членова), что вполне согласуется с высказанной мною выше гипотезой об именовании гард будущей Руси в скандинавских сагах по династическим именам или локальным титулам их потомственных правителей.
Может быть, пара имен, пусть даже княжеских, да название пары рек и столицы никем не признанного и ни на каких картах не отмеченного государства, плюс обобщающая дефиниция протогосударств будущей Руси — еще недостаточное основание для категорических выводов? Может быть. Но задуматься есть над чем.
ГОТСКИЙ КОШМАР
Я медленно встал и двинулся к свету.
Сделав шаг на ступень лестницы в небо,
я с чистою верою в Бога сделал второй,
но следом я понял,
что нет ничего у меня под ногой!
9 грамм, «Кошмар»
Идя в своем расследовании «по следам Добрыни», А. Членов рисует картины апокалиптического противостояния на норманско-антинорманском фронте: борьбы не на жизнь, а на смерть древлянского, в его понимании — местного славянского, и варяжского, то есть пришлого скандинавского, княжеских домов. Однако, как мы только что выяснили, местная сторона этого противостояния оказывается не такой уж стопроцентно славянской: и правящая династия Древлянского княжества, и название его столицы Искоро-стеня достаточно отчетливо демонстрируют готские корни. Но еще удивительнее то, что в этом судьбоносном противостоянии «готский след» тянется и на другую сторону баррикад — в «варяжский» княжеский дом.
Этот след прорисовывается в самом первом известном нам официальном документе, связанном с ранней русью, — договоре Олега с Византией 911 года, который представлен в ПВЛ под 912 годом вместе с комментариями по процедуре его подписания, отнесенными ее составителями к 907 году. В комментариях названы имена послов, ведших непосредственные переговоры с греками, а в преамбуле самого договора, включенного в статью 912 года ПВЛ, перечислены имена подписавших договор со стороны руси. Имена подписантов уже приводились выше, но теперь обратим внимание на то, что они разделены на две группы явными этническими детерминативами: «карлы», то есть скандинавские «мужи», коих четверо (Инегельд, Фарлоф, Вельмуд, Рулав), и «гуды», то есть готы, коих девять (Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид). Две эти группы не только неравночисленны, но и неравноправны: «мужи», то есть скандинавы, в перечне имен стоят первыми, эти же «мужи» (Фарлоф, Вельмуд и Рулав) участвуют в константинопольской делегации 907 года в качестве послов, в то время как готы к переговорам вообще не были допущены за исключение одного-единственного гота Стемида, причем вероятно не отличавшегося родовитостью, так как его имя даже в перечне подписантов-готов стоит последним. Но дело в том, что этот Стемид, как справедливо заметил еще А. Сахаров, выполнял в русском посольстве роль секретаря. Включение в посольство в качестве секретаря именно гота, да к тому же не отличавшегося знатностью, могло иметь только одну причину: знание греческого языка, что естественно для готов, несколько веков живших в Крыму бок о бок с греками, а также, в не меньшей степени, просто грамотность, а именно необходимое для выполнения секретарских функций владение «Ивановым написанием», которым был записан русский экземпляр договора
[58]. По счастью, каким-то образом копия («список») этого экземпляра в переводе на древнецерковнославянский язык сумел попасть в ПВЛ.
