Однако молитва молитвой, а дело делом. На Бога, как говорится, надейся, а сам не плошай. Дмитрий не плошает — к боевому походу, оказывается, все давно уже готово: «А воеводы у нас надежные… а пути им известны, а переправы для них наведены, и все как один готовы головы свои положить за землю за Русскую и за веру христианскую». Мало того, что пути на Куликово поле известны московским воеводам, так уже и переправы наведены. Выходит, давно готовился Дмитрий. Что-то становится непонятным, кто на кого войной идет: Мамай на Дмитрия и Залесскую землю, но кругами по донским степям, или Дмитрий на Мамая прямиком, но через Арктику?
Самое же удивительное, что при таких диспозициях и маневрах каким-то необъяснимым (и не объясненным в «Задонщине») образом противоборствующие рати все-таки встретились и вступили в бой: «А бились сутра до полудня в субботу на Рождество святой Богородицы». «Задонщина» полностью опускает сбор московского войска и его долгий путь на Куликово поле. Зато в ней зафиксированы не только место и год, но и точный день битвы: угораздило Дмитрия сразиться с Мамаем в один из двунадесятых православных праздников — Рождество Богородицы!
И здесь, «на поле грозной сечи», в большой православный праздник наступает черед развлекать публику третьей паре братьев, Пересвету и Ослябе. Но, поскольку они на самом деле вообще никакие не братья и даже не родственники, а просто земляки, брянские бояре, то автор «Задонщины» походя превращает их в братьев во Христе, чернецов, из-за чего его последователям-летописцам и историкам пришлось изрядно покрутиться, совмещая в их лицах бояр с монахами, следуя по проторенной автором «Задонщины» дорожке. Надо отдать летописцам должное, они не только выкрутились, но и приплели к этой парочке самого́ Сергия Радонежского.
Но это их проблемы, а мы поглядим, чем же занят новоявленный чернец Пересвет, которого традиция обязывает начать битву смертельным поединком с Челубеем? «Поскакивает Пересвет на своем борзом коне, золочеными доспехами сверкая, а уже многие лежат посечены у Дона великого на берегу». Оп-ля! Оказывается, в «Задонщине» никакой Пересвет не единоборец, начавший битву поединком с богатырем-татарином и павший в ней первой благородной жертвой. Сеча, судя по множеству павших, уже давно идет, а он жив-здоров и даже в бой не вступал — все поскакивает да посверкивает, к тому же, поскакивая, умудряется других поучать, разумеется, лишь чуть перефразированной цитатой из СПИ: «Лучше нам убитыми быть, нежели в плен попасть к поганым татарам!». Понятно, лучший способ не попасть в плен — держаться от врага подальше да агитировать идти в бой других. Нет, не зря автор превратил Пересвета в монаха — из него получился неплохой проповедник. А из другого новоявленного чернеца Осляби вышел заправский прорицатель: «И говорит Ослябя-чернец своему брату старцу Пересвету: «Брат Пересвет, вижу на теле твоем раны тяжкие, уже, брат, лететь голове твоей на траву ковыль, а сыну моему Якову лежать на зеленой ковыль-траве на поле Куликовом, на речке Непрядве, за веру христианскую и за землю Русскую, и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича»». Если Ослябя был точен в прогнозе, то Пересвет, хоть и с задержкой, все-таки честно выполнил свой воинский долг. Только погиб он не от пронзившего грудь копья Челубея, а от чьего-то меча, срубившему проповеднику буйну головушку. Подробностей мы, увы, не узнаем.
Поразительно, но «Задонщина» ничего (!), абсолютно ничего (!!) не рассказывает о ходе сражения, она просто лаконично констатирует факт победы: «В тот же день, в субботу, на Рождество святой Богородицы, разгромили христиане полки поганых на поле Куликовом, на речке Непрядве». Столь же лаконично, как будто специально для синодика, перечислены павшие предводители московского войска: «Полегли побитые погаными татарами князья белозерские, Федор Семенович и Семен Михайлович, да Тимофей Волуевич, да Микула Васильевич, да Андрей Серкизович, да Михаила Иванович и много иных из дружины».
До сих пор нам были известны только четыре московских командира: сам Дмитрий Иванович, его двоюродный брат Владимир Андреевич и братья Ольгердовичи, Андрей и Дмитрий. Теперь список пополняется белозерскими князьями и отдельными персоналиями, которых явно мало для великой судьбоносной битвы за землю Русскую, за веру христианскую. Потери до неприличия ничтожны, и спохватившийся автор или, быть может, более поздний переписчик исправляет промашку в предоставленном великому князю воеводами длинном списке павших: «Нет, государь, у нас сорока бояр московских, двенадцати князей белозерских, тридцати новгородских посадников, двадцати бояр коломенских, сорока бояр серпуховских, тридцати панов литовских, двадцати бояр переяславских, двадцати пяти бояр костромских, тридцати пяти бояр владимирских, пятидесяти бояр суздальских, сорока бояр муромских, семидесяти бояр разянских, тридцати четырех бояр ростовских, двадцати трех бояр дмитровских, шестидесяти бояр можайских, тридцати бояр звенигородских, пятнадцати бояр угличских».
Вот так из одной крайности в другую. Теперь «уточненные» абсолютные цифры потерь командного состава раздуты до неприличия. Остается надеяться, что хотя бы их относительные величины как-то отражают размеры и значения отдельных городов и княжений великого Владимирского и соседних княжеств того периода. С этой точки зрения самым могучим компонентом объединенного московского войска оказываются… рязанцы. Между прочим, здесь «Задонщина» ничем себе не противоречит, в ней совершенно нет темы предательства Олега Рязанского, нет его и среди действующих лиц. Зато доблестные рязанские бояре валом привалили к московскому князю и дружно полегли на поле боя под татарскими саблями. Впрочем, так и должно было бы быть, если бы битва состоялась, следуя тексту «Задонщины», около Рязани, в устье Мечи притока Вожи, между городами Щуровом и Михайловом. Вторым по значимости вклада в победу городом неожиданно и необъяснимо оказывается Можайск. Ноздря в ноздрю, но почему-то за чертой призеров финишируют вотчины Дмитрия Ивановича и Владимира Андреевича Москва и Серпухов. Лишь в семерку вошли формальная столица великого княжения Владимир и предыдущая столица Ростов. Любопытно, что, уже второй раз, перечисление начинается с белозерских князей, коих полегло ни много, ни мало целая дюжина! Это притом что остальные города представлены боярами и посадниками, не считая непонятно откуда взявшихся «литовских панов». Может быть у этого феномена есть очень простое объяснение: один из самых ранних списков «Задонщины» обнаружен в белозерском Кирилловом монастыре. Видимо в отличие от волхвов, которым «княжеские дары не нужны», язык православных монахов был не так уж «правдив и свободен» от воли местных феодалов.
После приведения размеров потерь в соответствие с декларируемым масштабом сражения автор «Задонщины» вновь обращается к СПИ за эмоциональной оценкой итогов битвы и понесенных утрат: «И в ту пору по Рязанской земле около Дона ни пахари, ни пастухи в поле не кличут, лишь вороны не переставая каркают над трупами человеческими, страшно и жалостно было это слышать тогда; и трава кровью залита была, а деревья от печали к земле склонились». Внимание, по мнению автора, выраженному, как водится, словами из СПИ, место сражения находилось не за тридевять земель в диком половецком поле, а неподалеку на соседней Рязанской земле (между Щуровом и Михайловом?). Тем более удивительна следующая сентенция великого князя: «И сказал князь великий Дмитрий Иванович своим боярам: «Братья, бояре и воеводы, и дети боярские, здесь ваши московские сладкие меды и великие места! Тут-то и добудьте себе места и женам своим»». Ничего себе! Московский князь откровенно призывает своих бояр и воевод захватывать рязанские земли! А те как будто только того и ждали. «И тогда, как соколы, стремглав полетели на быстрый Дон. То ведь не соколы полетели: поскакал князь великий Дмитрий Иванович со своими полками за Дон, а за ним и все русское войско». Словно золотоискатели, столбящие участки и устраивающие гонки на собачьих упряжках в северных рассказах Дж. Лондона. До Мамая ли тут!
