Щеки горят. Помогут ли тени скрыть их жар? Взгляд у Локка такой пристальный, что кажется, он видит все: мои потаенные надежды, все мои мысли, даже случайные, пробегающие перед тем, как, уставшая, я проваливаюсь в сон перед рассветом.
Он поднимает одну мою руку, подносит к губам, целует ладонь. Все мое тело напрягается. Мне вдруг делается нестерпимо душно. Его дыхание — мягкий ветерок на моей коже.
Локк мягко тянет меня к себе. Его рука на моей талии. Он наклоняется, чтобы поцеловать меня, и все мои мысли улетучиваются.
Нет, так нельзя.
— Джуд? — слышу я неуверенный голос Тарин. Она где-то близко. Отстраняюсь от Локка. — Джуд? Ты еще в конюшне?
— Здесь. — Лицо горит. Мы выходим из одной темноты в другую — на ступеньках Ориана тянет домой Оука. Виви машет мальчишке, а тот рвется из рук матери. Тарин, подбоченясь, смотрит на нас. — Ориана зовет всех на ужин, — церемонно объявляет она. — И хочет, чтобы Локк остался и поел с нами.
Локк кланяется.
— Скажите вашей матери, что для меня честь быть приглашенным к столу, но я не хочу обременять ее своим присутствием. Я лишь хотел поговорить с вами обеими. Что ж, загляну в другой раз. Можете не сомневаться.
— Ты сказал Джуд о школе? — Голос Тарин дрожит. И о чем же они говорили до моего возвращения? Может, он все-таки уговорил ее снова посещать занятия, а если да, то как ему это удалось?
— До завтра. — Локк подмигивает мне.
Провожаю его взглядом, а внутри неспокойно.
На Тарин не смею даже смотреть, боюсь, что сестра увидит на моем лице и все события минувшего дня, и почти состоявшийся поцелуй. Разговаривать не готова, так что сегодня в кои-то веки я избегаю ее.
С равнодушным видом поднимаюсь по ступенькам и направляюсь в свою комнату — переодеться к обеду.
Я уже и забыла, что просила Мадока научить меня искусству боя и военной стратегии, но после обеда он дает мне стопку книг по военной истории из своей личной библиотеки.
— Поговорим, когда прочитаешь. Я поставлю перед тобой ряд задач, а тебе нужно будет предложить способы их решения на основе определенных мной ресурсов.
Наверно, он ждет, что я стану возражать, требовать практических занятий с мечом, но я так устала, что даже думать об этом не могу.
Хлопнувшись через час на кровать, решаю не снимать голубое шелковое платье, которое надела вечером. Волосы в беспорядке, хотя я и пыталась придать им приемлемый вид с помощью симпатичных заколок. Теперь их надо бы вынуть, но не могу даже шевельнуть пальцем, и мысли остаются только мыслями.
Дверь открывается. Тарин входит и сразу запрыгивает на кровать.
— Ну ладно. — Она тычет меня пальцем в бок. — Чего хотел Локк? Мне он сказал, что хочет поговорить с тобой.
— Он милый. — Я поворачиваюсь и складываю руки под головой. Смотрю на собранные вверху складки балдахина. — Не то что остальные. Не совсем еще марионетка Кардана.
Тарин, похоже, хочет возразить, но сдерживается.
— Что еще? Выкладывай.
— О Локке?
Она закатывает глаза.
— И о том, что случилось с ним и его друзьями.
— Они не стали бы меня уважать, если бы я не дала отпор.
Тарин вздыхает.
— Они никогда не станут тебя уважать. Точка.
Вспоминаю, как ползала по траве. Какие грязные были коленки. Вспоминаю вкус яблока во рту. Я чувствую его до сих пор. Помню, как оно заполнило открывшуюся во мне пустоту. Помню головокружительную, безумную радость от его обещаний.
— Вчера ты пришла домой практически голая, вся измазанная соком эльфийских фруктов, — продолжает сестра. — Разве этого мало? Тебе и вправду наплевать? — Она вытягивается в полный рост.
— Я устала обо всем думать, принимать все во внимание. Да и зачем?
— Они ведь могли убить тебя!
— Да лучше бы и убили. Потому что все остальное не сработает.
— У тебя есть план, как их остановить? — спрашивает Тарин. — Ты сказала, что бросишь ему вызов, покажешь, на что способна, и, если он попытается свалить тебя, прихватишь его с собой. Как ты намерена это устроить?
— Пока точно не знаю, — признаюсь я.
Она раскидывает в отчаянии руки.
— Нет, послушай, — говорю я. — Каждый день, когда я не прошу у Кардана прощения за им же начатую ссору, можно считать моей победой. Он может унижать меня, но каждый раз, когда он делает это, а я не отступаю, его сила убывает. Как-никак он бросает все, что у него есть, на обычную девчонку, и из этого ничего не выходит. Рано или поздно он отступится.
Тарин вздыхает, придвигается ближе, кладет голову мне на грудь, обнимает. А потом шепчет мне в плечо:
— Он — кремень, ты — трут.
Я притягиваю ее к себе и ничего не обещаю.
Мы лежим так долго, потом она тихонько спрашивает:
— Локк угрожал тебе? Он пришел, искал тебя здесь, а у тебя, когда ты вышла из конюшни, было какое-то странное выражение лица.
— Нет, ничего плохого. Не знаю, зачем именно он пришел, но руку мне поцеловал, прямо как в книжке. Было приятно.
— В книжках ничего приятного не бывает. А если и бывает, то дальше случается что-то плохое. Потому что иначе было бы скучно, и эти книжки никто бы не читал.
Теперь вздыхаю уже я.
— Знаю, глупо думать хорошо об одном из друзей Кардана, но он действительно помог мне. Остановил Кардана. Но давай лучше поговорим о тебе. У тебя кто-то есть, да? Когда ты сказала, что влюбишься, ты ведь уже имела в виду кого-то?
«Хотя я и не был бы первым, кто пачкает ее платье».
— Есть один мальчик, — медленно говорит она. — На коронации принца Дайна он намерен попросить у Мадока моей руки, а потом в моей жизни все изменится.
Я вспоминаю, как она стояла рядом с Карданом и плакала. Как злилась из-за того, что я ссорюсь с ним. Вспоминаю, думаю и чувствую, как ползет по мне холодный, ужасный страх.
— Кто? Кто он?
Пожалуйста, только не Кардан. Кто угодно, только не Кардан.
— Я обещала никому не говорить. Даже тебе.
— Наши обещания не важны, — возражаю я, а сама думаю о заклятии принца Дайна и о том, как мало все они нам доверяют. — Чести от нас никто не ждет. Все знают, что мы лжем.
Тарин бросает на меня строгий, неодобрительный взгляд.
— Это фейрийский запрет. Если я нарушу его, он узнает, а мне нужно показать, что я могу жить как одна из них.
— Ладно.
— Порадуйся за меня, — говорит она, и ее слова задевают за живое. Сестра нашла свое место в Фейриленде, а я, наверно, нашла свое. Но поделать с собой ничего не могу — тревога не отпускает.
