– Ее я постаралась забыть, как можно скорее. Постоянно начинаю искать у себя болезни. И нахожу. Приходится лечить. Так к чему Вы ведете?
– К тому, что у каждой детской болезни есть своя функция. Это не просто слабость молодого организма. Ребенок, обделенный вниманием, болеет, чтобы исправить ситуацию. Его окружают заботой, о нем говорят, с ним общаются. Это мощная мотивация. И подумала, что…
– Что страх Дима придумал, чтобы я с ним общалась! – закончила мысль Елена.
– Да, но с большой оговоркой. Ему помогли придумать страх.
– Ну еще бы! – саркастически усмехнулась Ерофеева; ее подбородок судорогой повело к левому плечу, шея поворачивалась рывками, как на шестеренках.
– Я нарисовал! – Дима торжественно протянул Озерской свое творчество.
Светлана оторвала периферический взгляд от Лениной кататонии, положила рисунок перед собой, обхватила голову руками и как следует взъерошила свою и без того не вполне опрятную прическу. Бессознательное мальчика говорило с ней. Внешний мир заволокло туманом. Ее взгляд парил над изображением, словно ястреб, отрешенно созерцающий долину. Хищные птицы не ищут добычу. Они просто летят куда-то: величественно и бесцельно. Но стоит только чему-то внизу начать движение, птица без лишних раздумий входит в пике. Все ниже-ниже, туманный образ обретает очертания, он уже рядом…
– Есть! – громкий шепот, от которого замерли мать и сын. – Покажи, откуда выползает чучелка.
Мальчик молча указал куда-то в угол рисунка, ничем не примечательный и никак не выделенный. Вместо мышки-полевки ястреб сегодня поймал прошлогоднюю газету, влекомую ветром.
– Тогда что здесь такое темное? – Светлана указала на грозное пятно около кровати.
– Шкаф.
– Он тебе не нравится?
– Он скучный. Там лежат старые вещи. Я туда не заглядываю. Там лежит чучело чучелки.
Озерская не сразу осмыслила услышанное. Чучело? Чучелки?
– Прости, я немного не понимаю тебя. Там вторая чучелка, которая означает смерть?
– Нет. Ничего она не означает. Это просто чучело.
– Из шкафа чучелка не вылезает?
– Нет. Только из своего темного угла.
– Ну как же я сразу не поняла! – Ерофеева закашлялась, одним привычным движением выудила из сумочки бутылку минералки и судорожно отпила. – Мы же сами вместе с Димой сшили это пугало! Конечно, он теперь его боится.
– Сшили пугало? Зачем? – насторожилась Светлана.
– Надо было чем-то руки занять. Вот и сшили! – почти огрызнулась Ерофеева, но быстро овладела собой.
– И отнесли в дом?
Вопрос вызвал у Лены новый приступ сухого кашля и плохо скрываемой ярости. Глоток воды, и она с трудом овладела собой.
– Простите, кукурузных плантаций не держим.
– Понятно, почему не на улицу. Но почему именно в шкаф?
– Какая Вам разница! – спокойствие давалось Лене со все большим трудом. – Просто так Дима может всегда сам убедиться, что чучелка неживая. Что мы ее сами сделали. Вот и все. Начинает бояться. Подходит к шкафу. Открывает. Видит свою чучелку. Успокаивается.
С каждым словом нижняя челюсть Ерофеевой дергалась, словно женщина хотела подбородком клюнуть правую ключицу.
– Ничего не понимаю, – Светлана опять взъерошила себе волосы. – Вы сделали пугало, и Дмитрий его теперь боится?
– Ну конечно! – раздраженно подтвердила Лена и зашлась в приступе нервного сухого кашля.
Спасительная минералка закончилась. Елена все сильнее выходила из себя. Но тем спокойнее становилась Светлана. Она решительно игнорировала агрессивные импульсы пациентки, стараясь спровоцировать прорыв эмоциональной блокады. Вот только зачем? Света сама не знала.
– Ладно. Допустим, Дмитрий в своем воображении смог оживить пугало.
– Его лечить надо! – резким полумеханическим голосом прокаркала любящая мать. Подбородок горделиво задрался, увлекая за собой все лицо, заставляя шею напряженно выворачиваться.
– И Вы пытались его вылечить. Для этого вместе с ним смастерили пугало. И поставили к Диме в шкаф, чтобы он не боялся чучелку. Правильно?
– Конечно! Я же мать. Я должна заботиться о сыне.
– Конечно-конечно. А почему ваш сын стал бояться чучелку?
– Потому что в шкафу появилось пугало.
– Так что же появилось раньше? – голос Светланы звучал как никогда проникновенно. – Пугало или чучелка?
Ерофеева закатила и наполовину закрыла глаза. Застрявшие на неудобной позиции веки часто дрожали.
Озерская решилась на отвлекающий маневр.
– Елена, Вы любите пазлы?
В ответ – злобное нечленораздельное бормотание.
– Дмитрий, можешь разрезать свою картинку? – Светлана достала из выдвижного ящика ножницы и протянула мальчику.
Дима принялся радостно и старательно кромсать рисунок на косые полоски. Материнский припадок ничуть не смутил его. Привык?
Лишний раз Озерская убедилась: настоящие пациенты редко приходят сами. Их приводят пациенты мнимые. Только по-настоящему близкий человек готов взять на себя роль приманки, расцвести букетом неврозов, признать себя больным – лишь бы вместе с собой завлечь к врачу истинный источник психоза.
Когда приходит женщина, приводит мужа, отца или ребенка и говорит: «Ему нужна помощь», то их действительно надо спасать. От этой женщины. Другой вопрос – почему мужчины терпят близость с этим психопатическим генератором. Психоз затягивает, увы. Кому-то нездоровая атмосфера попросту нравится. Кто-то разумно решает сделать ноги (как бывший супруг Елены, например). Лишь у ребенка нет выбора. Что же тогда делать психотерапевту? Как не выдать своего знания? Делать вид, что ничего особенного не произошло.
Светлана перемешала кусочки бумажной головоломки и жестом пригласила к столу Елену. Затравленно глядя на психотерапевта, та взялась за реставрацию. Ее движения были заторможенными, механическими, неуверенными. Как будто из проржавевшей швейной машинки пытались выжать сложный узор. Неужели чучелка была ее собственным страхом? А восприимчивый Дима стал лишь рупором для душевных криков своей матери?
Озерская сильно пожалела, что в центре сейчас не было Игнатия. Он бы без труда стабилизировал пациентку, погрузив в транс. Хотя самодельная бумажная головоломка загипнотизировала пациентку не хуже, чем это сделал бы Аннушкин после долгих уговоров проявить свое мастерство. Приманка сработала. Несколько минут Ерофеева будет погружена в беспорядочное перекладывание частей рисунка.
– Дима, помнишь, ты сказал, что две чучелки означают смерть? – шепотом спросила Светлана.
– Помню. И поэтому я очень боюсь, что их две станет. Две чучелки значит смерть, – слова мальчика обрели вес оккультной формулы. – Первая чучелка это угроза. Это значит, что скоро обязательно будет вторая. Но тебя уже не будет.
