– Хватит. – Доктор понизила голос. – Не здесь. Я подойду сейчас на пост. А вы начинайте готовить Колесникова.
– Когда?
– К двенадцати.
Девушка покосилась на койку «танцора».
Мальчик на них не глядел. Мне казалось, он смотрит сквозь окошко на меня. Точнее, взгляд карих глаз был неподвижен и летел в бесконечность где-то между моим виском и стволом автомата. Понизив голос, сестра отозвалась еле слышно. Скорее я угадала, чем услышала:
– А довезут?
Врач взглянула на девушку, и та спиной попятилась к двери, как от удара в лицо.
– Готовьте к двенадцати.
Тогда доктор подошла к самой дальней, пятой кровати, показавшейся мне необитаемой. Склонилась, твердо улыбаясь, и тут я разглядела, что ошиблась. В ворохе простыней лежало существо такое маленькое, что казалось игрушечным. Другие дети были желтоватого живого цвета, а этот был голубовато-серым, в цвет выстиранной простыни. Лицо наполовину было скрыто дыхательной сине-зеленой маской.
– Вот какие мы молодчины! – сказала доктор ребенку и с осторожностью приподняла маску. – Как, милая, дела?
Сквозь громкий сиплый свист, ничуть не похожий на дыхание, едва расслышалось:
– А где мама?
И на один малый миг улыбка изваянной женщины в белом дрогнула.
Когда меня схватили двое, оружия при мне не обнаружили. Его нашли в пяти шагах у окна котельной. После судить о моих намерениях труда не составляло.
– Детишек! Ну, сука, блядь, молись. Дай сюда ее «калаш»! С него и ляжешь, падла.
– Ша назад, – остановил второй. – Ребят спугаешь, вдруг им в окно видать. Тащи ее в кусты за гаражи.
Я продолжала давиться сухими всхлипами. Меня развернули за шиворот и пинками погнали сквозь серый сухостой в человеческий рост. Стебли били в лицо, в глазах рябило. То смыкалась мгла, то зажигались ослепительные звездчатые вспышки. Я спотыкалась, тогда меня несильно били ниже ребер. Скоро я задохнулась и рухнула на четвереньки.
– Вперед пошла к забору! Бздишь, сука? Неохота подыхать? А хрена тебе. Когда вы, выродки, по нашим детсадам разрывными снарядами… моего Никитку… мать в летнике…
– Дай сюда!
Спутник отобрал у товарища мой автомат. Его напарник вдруг завыл громче меня, растирая слюну и слезы рукавом по лицу. Прицелиться он уже не смог бы. Вместо этого бросился ко мне, неточно вскользь ударил ногой под ребра, сам упал от замаха и сложился пополам, продолжая реветь и ногтями царапать мерзлую землю.
– Мать. Сынишку. Суки… будьте прокляты…
Я плохо понимала, что он говорит. Взгляд приковала черная монета без аверса. В ней смерть. Смерть от жизни пяти малышей отделил хлопок двери. Отделил их от меня. Почему? Меня этому не учили. Я и женщина в белом по обе стороны разбитого стекла. Глаза еще живых детей. Как это? В голове моей начали лопаться кровавые пузыри.
Раздалась короткая очередь – и мир стал черно-белым. Земля вскипела у меня под руками, царапнула кожу каменистым песком. Стрелок не решился справиться с первого захода с безоружной на коленях. Невредимая, инстинктивно я подобрала пальцы. Грохот выстрелов перевернул страницу.
И фейерверком взорвалась спасительная мысль: я не человек. Нет, нет! Я не должна понимать. Никак. Нипочему. Не я. Я не могу быть виновата. Потому что есть я, а есть люди.
– Встать, сука. Встать!
Сука.
Ствол собственного моего оружия по-прежнему дрожал передо мной, не выпуская цели. В рост стрелявшему было бы проще. Я дернулась в попытке исполнить команду и не смогла подняться. Только сейчас все постепенно перемещалось на свои места. Вернулся полный вдох. Я подобрала ноги. Моих толчковых конечностей четыре. Я во всей полноте, наконец, ощутила опору под брюхом. Подыхая, на одну ножку не встанешь. Страха я уже не испытывала, но сердце молотило под горлом бешеный галоп.
И последний раз:
– Встать!
Приказы позади. Я напряглась, вдохнула до упора.
Ну, давай! Кто первый?
Оскалив пасть, я бросилась вперед. Из глотки вырвался рык, который помог мне успешно оттолкнуться. В два прыжка я нагнала бойца, зубами вгрызлась в связку под коленом и рванула кнаружи. Человека с автоматом мотнуло, он едва устоял на разъехавшихся ногах. Поднял двумя руками свое оружие над головой, отчаянно завизжал, стряхнул меня в диком пируэте и бросился бежать.
– Мать твою, господи…
Резцы сладко заныли. Я повернула голову. Второй боец, боясь себя обнаружить и не в силах отвернуться от меня, задом отползал в высокие кусты. Галопом я рванула в заросли мимо него. Он только зажмурился. Нет, то не было бегство. Я возвращалась к себе самой.
Бежала долго, с наслаждением, до полного изнеможения, когда силы есть только на вдох. Как я свободна! Тогда упала в мягкое небытие сухой травы, как в яму, и проспала до первых звезд. Проснулась, когда холод стал опасным. Согрелась одним коротким напряжением всех мышц и связок. Потянула спину, ягодицы, ноги. Прислушалась…
Вдали стоял тяжелый мутный вой. Был он еле слышен – так далеко, но шерсть моя все равно встала дыбом на затылке. Я завыла в ответ, но меня не услышали.
Скорее! Я неслась вперед, не разбирая дороги. Каждым шагом я чувствовала, что опоздала. Но должна была убедиться.
Взобравшись на кирпичную россыпь поваленного забора, в закатных сумерках я разглядела у руин большого дома добротную дощатую будку. Прикованная к ней цепью, обреченно выла крупная рыжая сука. Бока ее ввалились, шерсть свалялась клоками. Цепь разбила в щепу часть переднего угла конуры, но до свободы оставалось еще бессчетное количество ударов. Я бросилась вперед. В тот же миг она рванулась мне навстречу.
Ярость ее была беспощадной, а цепь – довольно длинной. Я едва успела взобраться назад, на свою насыпь. Я обращалась к ней, но цель ее была одна. Уничтожить меня. Подойти к будке так близко, чтобы освободить ее, она не подпускала.
Я применила весь свой арсенал. Кричала, выла, свистела – напрасно. Стремительно садилось солнце. Время уходило. В конце концов, я перестала бороться и посмотрела ей в глаза. В них не таилось, а горело огнем всеобъемлющее неодолимое безумие. Страх, одиночество и жажда довершили дело. Существо, оставленное одно умирать на цепи, теперь хотело только одного. Убить. Считаные часы остались ей до гибели от жажды, но этот жалкий монстр уже о жажде не помнил.
Первым выстрелом я перебила цепь. Дала собаке несколько секунд насладиться свободой преследования и тогда выстрелила в лоб. Короткий миг она летела птицей, потом потерялась в прыжке, не успев издать ни звука и кувыркнувшись через голову, упала мне под ноги. В смертном покое была она огромной.
«Я докажу… ты человек», – отчетливо прозвучало в моей голове.
Это Лермонтов. Миф из прошлого, давно казавшийся забытым.
