– А то. Местечко-то тут веселое, блядь, обхохочешься. Минное поле под задницей да огневая точка в рыло. И одна хуева ямка под дальним холмом. Ваш брат, чудом уцелевший, ее никак не минует. Десяток снял оттуда Преподобный. Да вместе с вами шестерыми уже и поболе будет.
Я терялась, не зная, верить или нет.
– Че, курева больше нет? – внезапно, как ни в чем не бывало, вопросил он. – Блядь. Ну, бывай, сестренка.
Отвернулся, замер и так остался на разрушенной лестнице в никуда. Один.
9
Тогда же.
Вторая половина дня прошла под знаком красного страха. А день спустя я подала бумаги в военкомат. Там было все: кто я, откуда взялась, место содержания, диагноз и настоящий статус. Дежурный в погонах взял из моих одеревенелых пальцев пачку и передал в другие чьи-то руки. Второй неторопливо стал просматривать страницы. Листая, он каждый раз секунду разглядывал меня и снова углублялся в текст. Меня, как голую, живьем сжигало в лучах от глаз-прожекторов. За время этого просмотра я впала в транс, закольцованный ритмом моего сердца и шелестом бумаг.
– С вами свяжутся.
Я тяжело очнулась. Направилась к выходу. Мне все казалось, что сейчас в спину полетят камни.
– Минуточку.
Бежать вперед или вернуться? Бежать! Но силы нет на шаг. Я повернулась на ватных ногах.
– Подойдите. Здесь не хватает большой фотографии. 9х12, женщинам обязательно.
Он, кажется, вежливо улыбался.
«…предписано явиться в военный комиссариат… при себе… удостоверяющие личность».
– Как успехи? – злорадно спрашивает он.
– Меня приглашают пройти собеседование и по результатам приступить к обязанностям телефониста.
И снова он не удивился.
– Сбавь трагизм в голосе. Ты этого хотела?
– Нет!
– Только правду. Ты этого хотела?!
– Мне страшно до тошноты.
– Я об этом не спрашивал.
Я отворачиваюсь от его взгляда, тогда он начинает едко смеяться вслух.
– Я да. Я хотела…
– Удачи. Свободна.
Собеседник оказался невысок, лысоват и крепок в сторону полноты. Около пятидесяти. Увидев досье с гигантской, на мой взгляд, собственной моей фотографией, я снова качнулась к обмороку. Мне тут же было предложено сесть, и мы успешно избежали недоразумения.
– Ну, буду краток.
Я благодарно вздохнула и напрягла колени, готовая встать и уйти немедленно.
– Вот тут, – пальцами он постучал по моему досье, – судьба. Другой дороги, я понимаю, вы для себя не мыслите. Достойно. В том, что случилось с вами, нет нашей вины. Но мы тоже скорбим о мирных жертвах конфликта. И наш, как говорят, священный долг подать руку помощи тому, кто прямо или косвенно, так сказать, духовно, пострадал от военных действий. Не скрою, ваше назначение было принято весьма и весьма, так сказать, неоднозначно…
Назначение?! Было? Сердце мое рухнуло к уровню колен.
– Но рад сообщить, что принято решение в вашу пользу. Безусловно, назначен испытательный срок. Но, уверен, у вас все получится. А мы всецело поддержим. Ну что ж, как говорят, добро пожаловать на борт и добрый путь.
Не надо! Смейтесь, прогоните, но забудьте про меня навсегда!
– …Помимо основных обязанностей по обеспечению коммутации воинской части вам придется пройти курс общей физической подготовки. Это обязательно для всех. По взгляду видно, это вас не затруднит. Как говорят, вопросы есть? Вопросов нет…
Я по-прежнему не могу открыть рта.
– Теперь к секретарям для подписи. Я провожу, нам по дороге. А завтра к семи нуль-нуль быть у поста дежурного.
Я еще надеялась бежать, но он все время оставался рядом.
От страха и неотвратимости мне неодолимо хотелось выть и помочиться. Чтобы стерпеть, я потихоньку щелкала зубами. А мне тем временем откатывали пальцы и ладони, потом дантист снял карту зубов, еще раз сфотографировали на фоне флага и выдали жетон. На нем все было честно, от группы крови до инициалов. Личный номер, кончается на 11. Принадлежит он человеку или другому виду, не указывалось.
И с этих самых пор, казалось, я сменила планету обитания. Все стало просто. Неизмеримо проще, чем ожидалось.
XI
День начался во второй раз. Я вскочила раньше, чем проснулась, озираясь в безотчетной тревоге. Пустота. Все оставалось на месте: выдох, шмотки и тепло тел. И ни одной живой души. Я почуяла это сквозь завесу одеяла, в чем молниеносно убедилась. Веревка, оборвавшись, теперь качалась над головой. Одеяло валялось на полу под ногами. Всюду пустые мятые кроватки. Их окутывал тот же мрак, что и ночью. И тот же одинокий подслеповатый глаз – тусклая лампочка ватт в двадцать пять над входом – глядел сверху. Над всем этим отчетливое чувство: там, над землей, теперь белый день.
В необъяснимом стремлении найти кого-нибудь я рванула вверх по лестнице.
Новое открытие этого утра не заставило себя ждать. Галерея, по которой я прогуливалась ночью, оказалась нехоженой.
«СТОЙ!
ПРОСТРЕЛИВАЕТСЯ» —
просто и коротко было вычерчено серой краской на грязно-голубой стене прямо поверх знакомого Роджера. Узкие буквы в полроста человека. Можно ли было их не заметить? Запросто, как выяснилось через два шага по лестнице. Уже оттуда надпись вообще не читалась, превращаясь в кривые грязные потеки на стене.
«Тогда куда?» – Я настороженно огляделась. Снаружи было все спокойно, и даже слышалась простая песня птиц. Но решимости не прибавилось. Я пригнулась, втянув голову в плечи. Одиночество мое обострилось вдвойне. Куда же деваться? Не сразу обнаружился альтернативный путь вперед. Налево, сквозь стеновой пролом, вплотную к фундаменту школы была вырыта глубокая траншея. Ее надежно прикрывала стена здания, пострадавшая меньше остальных. Я спрыгнула вниз и очень скоро добралась до обитаемого места.
Двигалась я, безусловно, к кухне. Только снедь, что там готовили, нельзя было назвать в полной мере съедобной. Хотелось нос зажать рукой, но я сдержалась.
Дверь скрипнула приветливо-домашне. На детских стульчиках сидели тесно, скорчившись, бойцы. В центре группы стоял алюминиевый бидон с открытой крышкой. Оттуда доносилось сладковатое горячее зловоние с привкусом ацетона.
– Что это?
– Жри, раз дали. Секрет мастер-шефа.
Худой неубедительный мастер-шеф со впалыми щеками, большими красными ушами и гигантским раздаточным ковшом хмуро ждал самого решительного. Тот все не объявлялся.
– Это что, опять то же самое?
– Ну, это, братцы, без меня, блядь.
– Мы кони не двинем на хуй с такой жратвы? Не?
