Наконец машины встали, лязгнули борта, бойцы посыпались наружу. С лихой дороги чуть мутило.
– Стройсь!
В стороне от временного шлагбаума мы выстроились кое-как, в три ряда, всего полсотни в трех взводах.
В безлунном небе проступили мутноватые редкие звезды. Света их хватило, чтобы оглядеться. За полотном дороги легла кустистая опушка, опутанная молодым ивняком. Под ботинками криво вминалась прошлогодняя трава. Вдали подковой вставал черный лес.
Невысокий сутуловатый человек бесшумно вытек из темени и встал перед строем.
– Ну, все? Добро пожаловать в задницу, – так приветствовал нас начальник блокпоста.
Его лицо рассекал надвое отсвет фонаря, проникавший сквозь щель палатки. Единственный источник света здесь, он казался таким ярким, что мог бы воспламенять предметы. В его огне горела нашивка капитана и правый его глаз.
Обращение меня удивило. Своеобразная манера изъясняться отличала многих командиров. И все же… Капитан не казался сломленным, скорее, наоборот. Он имел вид человека, прямо сейчас бьющегося насмерть. Здесь, где никто давно не стреляет. Его мучила одышка. Голос хрипел прокуренной многодневной простудой. Неспокойные глаза выдавали раскол между долгом и совестью. Взглядом он хмуро пробежал лица, выхватил меня из строя, и освещенную половину его лица пронизал безобразный нервный тик.
– Та-а-к. Слушать сюда. Вы входите в котел. Точнее, в кишку, где по одну руку неприятель, а по другую – граница враждебной сопредельной стороны. Что бы вам ни говорили в ваших яслях, горлышко узко. Оно сомкнется. Неясно, сколько дней неприятель даст вам на выполнение поставленной задачи. Ваш основной противник – время. Его в обрез.
Он помолчал минуту. Так, будто хотел внушить что-то без слов, но не сумел. Вместо того откашлялся и гаркнул хриплым сорванным горлом:
– Баб не брать! Начвзводы ко мне. Бойцам отдыхать полчаса. Курите.
Мы разошлись. Ребята взглядывали на меня с недоуменным вниманием. Я отошла чуть дальше: мнение мое сейчас ничего не решало.
Ожидание длиной в две сигареты.
– Взвод, стройся!
Мы подтянулись тремя группами, каждая к своему взводному командиру.
– Рядовой Бойко. Выйти из строя, – приказал лейтенант Ушаков.
Я сделала шаг вперед.
– Приказом начальника блокпоста вам предписано вернуться в расположение части. Исполнять немедленно. Пока грузовики не отъехали, – тревожно добавил он.
Ближе к дороге виднелись наши машины, там спешно заканчивали выгрузку провизии и боекомплектов.
– Это против приказа начальника училища… – Я сделала попытку.
Ушаков прервал меня с досадой. Он знал меня, во время обучения я была на неплохом счету.
– Разговоры. Бегом!
– Разрешите обратиться? – Я не двинулась с места.
– Бойко, вам не ясен приказ?
– Ясен.
– Исполняйте.
– Я доброволец. По зову совести и государства. Разрешите стать в строй?
Я перешла границы допустимой назойливости. Начвзвода больше не смотрел на меня. Он на миг сощурился в сторону палатки капитана, обвешанной синтетической тиной в цвет леса. Капитану и вовсе было не до нас: прибыла новая партия пополнения, и он теперь для них обрисовывал настоящее положение дел. Так же надвое резал его лицо жесткий свет. Если капитан так мрачнел с каждым вновь прибывшим взводом, то к утру по всему должен был застрелиться.
– Взвод, нале-во! – скомандовал Ушаков. – Шагом…
Взвод двинулся. Я не стала настаивать на приглашении и самовольно замкнула строй.
Звуки зимнего леса были мертвы. Всхлипы грязи под ногами или щелчки обломанных ветвей. Где-то шел бой. Издали едва доносился звук залпового огня. Работала артиллерия. На таком удалении ее реальная мощь казалась неубедительной, и скоро я вовсе перестала о ней думать.
Шаг за шагом вперед. Пустота и заброшенность на многие километры.
Обилие новых запахов кругом будоражило меня. Воздух разбился на тонкие трепещущие ленты. Там мох сырой. Тут дерево упало. Недалеко пучок травы, да такой горькой, что я сплюнула под ноги. Чуть дальше нора, в ней туша зверя… старая, с осени…
За очередным перелеском внезапно встала гигантская мачта линии электропередачи. Не сговариваясь, мы задрали головы. Сверху, с перечеркнутого проводами неба, на нас смотрели две крупные птицы, сидевшие на проводе вплотную к углу опоры. Я отвлеченно удивилась, что не учуяла заранее ни озона, ни электрического поля… Нет, не странно. Линия ЛЭП тоже была мертва. Обрыв, вероятно. Нелепость: немота и холод проводов, сотворенных для сверхнапряжения. Где-то витком огромного кольца к земле спускались провода. Далеко, за километры отсюда.
Впереди блеснули рельсы старой одноколейки, проросшие травой сквозь дерево шпал. Блестевшее издали, вблизи полотно оказалось бархатно-ржавым. Вдали – пустая сторожка у переезда…
Неимоверно медленно двигался Ушаков. В недавнем прошлом выпускник военного училища, он тем не менее казался знающим надежным командиром. Поэтому его опаска меня удивляла. Живых людей на километры кругом не было… живых не было… Пожарище!
Диссонансный вкус холодной гари внезапно облил гортань и горло. Не лес. Не порох. Жилище. Но очень далеко, пока неясно. И так болезненно знакомо.
Я прикусила щеку изнутри, чтобы трусцой не обогнать начвзвода. Привкус собственной крови отвлек меня и приглушил кричащий призыв в голове.
Светало. Легкий морозец прихватил сединой влажную траву. Запахи прояснились. Шаг за шагом я все тверже убеждалась, что карта Ушакова прямиком выводит нас на место пепелища. Живых там не было. Перед последним некрутым подъемом я прикрыла веки и начала считать трупы. Вскоре сбилась: ветер путал, смешивая нити. Много.
2
Раньше. По их подсчетам, мне пятнадцать.
– Ну, как ты, редкая диковина?
Новый доктор. Молодой, красивый, перспективный. Обо всем этом ему известно.
– Кто? – Я быстро сцепила челюсти, чтобы не зевнуть от волнения.
– Ты.
Он придвинулся в кресле, весело подмигнул и спросил таинственно:
– Говорят, ты собака?
– Я собака.
– А где же твой хвост?
– Я не ребенок, а собака.
– Купирован, значит, – будто себе под нос, пробормотал он.
Это шутка. Я здесь давно и уже знаю, что это такое.
– Хочешь, я прямо сейчас тебе докажу, что ты человек?
Я готова. Таких попыток были сотни.
– Если бы ты была собака, ты бы сказала «я не щенок». Щенок, не ребенок. Логично?
Я улыбнулась, чтобы он понял, что я понимаю. Он оказался умнее других.
