– А крамола, Захар, может и здесь завестись. Ты, покуда народ собираешь, приглядывайся к воеводе и охранникам Ингваревым и попытай осторожно, не терял ли кто из них пряжку, на которой золотой петух с изумрудом в глазу клюет зерно. Пряжка примечательная, бедняку не по карману. А ты сейчас хоть и с бедняками знаешься, а все одно с городскими властями по делам княжеским будешь постоянно пересекаться. Как здесь закончишь, про то же в Ижеславле и Белгороде проведай. Только осторожно. Напрямки не ходи. Всегда окольно. Больно уж дело темное. Не уверен я, а ошибиться тут нельзя.
– Понял, Евпатий Львович, – кивнул Захар, понизив голос до шепота, – хорошо бы взглянуть на ту пряжку, но ежели нет с собою, понимаю. Описал ты ее достойно. Мне хватит. Что смогу – сведаю. Дозволь спросить только, неужто сам князь Ингварь злое задумал супротив брата? Мыслимо ли?
Коловрат не успел ответить. Снаружи раздался топот копыт по мерзлой земле и ржание коня, которого вздернули на дыбы.
– Стой! Куда прешь! – послышались окрики охранников.
– Где боярин Евпатий? – раздался в ответ зычный голос всадника.
Коловрат, почуяв неладное, встал и, распахнув скрипучую дверь, шагнул наружу.
– Я боярин Коловрат, – заявил он, распрямившись и осмотрев всадника, по виду княжеского гонца. И он не ошибся.
– Письмо тебе, Евпатий Львович, от князя Юрия.
Дернув поводья, гонец проехал между расступившимися охранниками, вытащил из-за пазухи запечатанный свиток и, чуть свесившись из седла, подал его боярину. Коловрат быстрым движением сломал княжескую печать, пробежал глазами короткое, в несколько строчек, послание.
– Скажи князю Юрию, скоро буду, – отпустил Евпатий гонца, а сам вернулся в землянку, у входа в которую сейчас стоял еще более чем прежде озадаченный Захар. Ни о чем не спрашивая, он проследовал за боярином обратно в землянку.
– Ну, вот и ответ на твой первый вопрос, – сказал Коловрат, когда вновь остался с приказчиком один на один, – недолго погостил. Ингварь с окраины вернулся. Князь зовет меня в Рязань на совет.
И добавил уже как-то буднично, словно это было давно известно:
– Татары встали лагерем на Воронеже.
Глава восемнадцатая
Совет княжеский
Долго смотрел Юрий сквозь заиндевелое слюдяное окно на припорошенную снегом Рязань, еще тонувшую в утреннем сумраке – собрал он всех ни свет ни заря. Наконец, оторвал князь свой взгляд от колокольни собора и обернулся в зал, где чуть в стороне от пустовавшего раззолоченного трона, сидели на резных стульях участники тайного совета. Ближе всех с непроницаемым лицом боярин Святослав, что устраивал дела с инородцами. Боярин был в отороченных мехом одеждах. За ним княжеский брат Ингварь – широкоплечий и черноволосый мужчина с окладистой бородкой и пронзительным взглядом, одетый в раззолоченный ферязь. Рядом в легких кожаных доспехах тысяцкий его Тишило, знатный воин, но невесть зачем позванный на сей важный сход и словно только что спустившийся с боевого коня. Последним в этом ряду, в красном ферязе с меховым подбоем, сидел боярин Евпатий, коему вверена была теперь оборона самой Рязани. Большой совет со всеми рязанскими боярами и епископом назначен был на полдень, но до той поры, похоже, князь Юрий хотел уже иметь свое княжеское решение.
Воеводу Богдана Коловрат нигде не заметил и был немного обеспокоен его отсутствием, озираясь по сторонам, словно ждал, что вот-вот раздастся зычный голос слуги у дверей и воевода вступит в зал с резными колоннами своей тяжелой поступью. Однако вышло иначе. Юрий Игоревич, словно услышав его мысли, сказал:
– Евпатий последним прибыл и не знает еще всех новостей. Ты расскажи ему, брат, как дело было. Ибо это его коснется напрямую.
Князь Ингварь посмотрел как-то странно на Коловрата, словно удивился, заметив его здесь. Затем пригладил свою окладистую бороду и будто нехотя заговорил, повторяя свой рассказ.
– Мы уже почти окончили поход по землям бунтовщиков, прошлись огнем и мечом широко. По всей восточной окраине вдаль от того места, кое боярин Евпатий нам указал. Привели к покорности все местные племена, кого пожгли, кого порубили и собакам бросили, многих вздернули на ветках…
Слушая этот рассказ о карательном походе против бунтовщиков, Евпатий испытывал двойственные чувства. С одной стороны – предателей нужно было покарать, особенно накануне войны с татарами. И он сам это начал, раскрыв заговор лесных племен против рязанской власти. Но при этом боярин поймал себя на мысли, что он это делал в силу жесткой необходимости, а князю Ингварю явно нравилось вешать и топить в крови поселения лесных жителей. Он с нескрываемым наслаждением в голосе и уверенностью в своей правоте рассказывал, как избил принародно палками, а затем распял четверых женщин нагишом на столбах вдоль дороги, чтобы остальным неповадно было. То и дело за время рассказа Евпатий поглядывал на Юрия, но по непроницаемому лицу рязанского князя было невозможно сейчас прочесть: одобряет ли он жестокости брата в силу военного положения, или можно было обойтись малой кровью. Однако весь этот рассказ оказался лишь вводной частью к основной новости, которая потрясла Коловрата гораздо больше, чем многочисленные казни бунтовавших крестьян.
– …и когда мы, почти сделав дело, уходя из приграничных лесов остановились на ночлег в деревеньке у самой их кромки, на нас напал летучий отряд всадников. Судя по всему, это были татары, и привел их кто-то из местных, больно уж хорошо они знали дорогу. Мы, конечно, отбились и положили многих там же. Но…
Ингварь умолк на мгновение, бросив косой взгляд на князя Юрия.
– В том ночном бою погиб воевода твой, княже, Богдан. Убили его предательски со спины, вонзив копье. Убийцу мы, конечно, зарубили тут же. Вот тысяцкий мой Тишило, – кивнул в строну своего соседа Ингварь, – что правой рукой воеводы Богдана был в этом походе, и зарубил его. Тот местный оказался, из предателей лесных, что к татарам переметнулись. Но воеводу уже не вернешь… Большая потеря, особливо сейчас.
Ингварь помолчал еще немного и добавил, подняв глаза на Юрия:
– Прости, брат, недоглядел.
Юрий Игоревич неожиданно спокойно и привычно кинул как человек, который слышит эту плохую новость не впервые. Затем отошел от окна и сделал несколько шагов вдоль гостей, словно раздумывая о чем-то своем и вовсе позабыв о них. Позже остановился напротив Святослава и, все еще глядя в пустоту перед собой, произнес, повторяя слова Ингваря:
– Да, потеря большая. Особливо сейчас.
Евпатий же, услышав о смерти воеводы Богдана, вновь испытал странное чувство, ибо глядел все это время на лицо Ингваря. Показалось ему, что не все рассказал князь о том, что случилось в ту ночь. Да и тысяцкий его как-то странно ощерился, когда его похвалили за то, что покарал убийцу. «Ой темнит что-то князь, – подумал Евпатий, в душе у которого всколыхнулись старые подозрения, – явно темнит. Может, и правда что-то задумал. Надо бы за ним приглядеть».
