Семенчук просто глаза вытаращил, когда увидел, кто вылезает из тонированной «девятки» «мокрый асфальт». Он вечно меня подкалывал на тему, что ноги у меня, видать, крепкие – пешком все время хожу. И что машины у меня никогда не будет, потому что я ее всю по венам пустил – водочным дилижансом. Нищеброд и пьянь!
В общем-то, это правда – если хорошенько разобраться, но на хрена меня все время этим доставать?! Ну почему он меня так невзлюбил, я же его ничем не обижал, наоборот – вначале старался как-то наладить отношения, даже однажды решил поговорить, мол, чего он во мне такого нашел, что ест поедом, как червяк покойника?!
И вот что он тогда мне сказал: «Рожа твоя мне не нравится! Весь из себя такой правильный! От сохи пришел и еще тут пальцы гнешь?! У меня и отец был ментом, и дед, а ты кто такой?! Поналезли от сохи… как говно из канализации! Сцука, житья от вас нет!»
Я так и не понял, какого такого «житья» и от кого – «от вас» (вакансий в участковых – процентов тридцать). Просто пожал плечами, развернулся и ушел. Ну что ты с ним сделаешь, с идиотом? Вот есть такие идиоты, которых хоть убивай – все равно до последнего будут свое долдонить!
Дашь в рожу – так еще и погоны сорвут. Ну как же – напал на своего коллегу, сотрудника! Скандал! В общем – терпи да говны с ушей убирай. И больше ничего не придумаешь! Наверное…
– Что, разжился? – с ноткой зависти прохрюкал Семенчук. – Слыхал я, как ты хапаешь в три горла! Смотри, не подавись, ублюдок!
– Слышь, ты, боров кастрированный, – голос у меня был словно не мой, холодный, скрежещущий, как нож по стеклу. – Еще слово в мой адрес скажешь, я тебя раком поставлю!
– Что-о?! – Семенчук будто не поверил своим ушам. А потом оглянулся по сторонам и ухватил меня за ворот рубашки. – А ну иди сюда! Сюда!
Он поволок меня к нише между домами – пятиэтажка почти примыкала к райотделу своей глухой торцовой стеной, и между ней и райотделом оставалось что-то вроде «ворот», перекрытых бетонными блоками во избежание проезда автомобилей. Только там не было видеокамер, а вообще у РОВД их имелось несколько. Одна из камер как раз смотрела на стоянку машин. Иногда эта камера работала, иногда нет (чаще нет – дерьмо, а не камера!), но шанс, что она работает, существовал всегда. И потому Семенчук сделал то, что и должен был сделать, собираясь втоптать меня в грязь. Потащил под арку.
Я не сопротивлялся. И только когда мы уже дошли до арки, быстрым, но мягким движением схватил Семенчука за руку, которой он меня тащил, а точнее – за два пальца, и таким же быстрым, бестрепетным движением рванул их от себя.
Неожиданно звонко щелкнули кости сломанных пальцев, Семенчук отшатнулся, неверяще глядя на застывшие под девяносто градусов «палочки», а я чуть подсел и сокрушительным ударом разбил ему мошонку.
Семенчук свалился как подкошенный, сбитый с ног болевым шоком, я же стал осматриваться на предмет свидетелей. Никого вокруг не было. Прошла, правда, мимо арки парочка, парень с девушкой, но сюда даже и не заглянули. С другой же стороны арку прикрывали густые кроны деревьев.
И тогда я пошел по двору пятиэтажки. Быстрым шагом обошел здание – так, на всякий случай, чтобы не выходить из арки, где лежит Семенчук, и вышел к своей машине. Ведь я не успел достать дипломат с бумагами, а без бумажки мы кто? Ну да, букашки.
Достал дипломат, закрыл машину, поставив ее на сигнализацию. И спокойно, расслабленно пошел на работу.
Планерку проводил Хадриев, и потому все прошло быстро и без особых ментовских извращений – накачки, прокачки и постановки тупых задач. За пятнадцать минут Хадри Ибрагимович создал видимость «накачки», но при этом и не выклевал мозг личному составу. Молодец! Вот ничего не скажешь – молодец! Старый служака. И дело знает. Честно сказать, я его уважаю.
Хадриев раздал бумаги, сопровождая их короткими, все по делу, комментариями, и мы разошлись по своим кабинетам устраивать погружение в бумажный водопад.
Гроза грянула, когда я допечатал уже третью свою бумагу (печатаю я довольно быстро, хотя и двумя пальцами – на каждой руке, само собой). В кабинет вошел заместитель начальника отделения, Каширов Анатолий, старлей, и, глядя на меня строгими, округлившимися, широко раскрытыми глазами, сказал:
– Каргин, к Хадриеву! Скорее!
И уже в коридоре быстро добавил:
– Ты чего там натворил?! Ты зачем пальцы сломал Семенчуку?! Скандал! Он на тебя рапорт написал! Думай, что скажешь! Дело-то серьезное! Уголовное! Хорошо, если увольнением отделаешься! Соображай, что говорить!
Спасибо, Толя… хороший мужик, хотя и не без хитринки. Впрочем, все мы тут непростые, дураки не удерживаются. Вот и я, дурак, вылечу, скорее всего… если не придумаю, что сказать.
Вылечу?! Это еще вилами по воде писано! Сейчас мы с тобой поговорим, Семенчук!
Семенчук сидел в кабинете, баюкая руку с загипсованными пальцами. И когда успел-то загипсовать?! «Скорую» вызвали, что ли? Наверное. Но должны же были рентген сделать? Или без рентгена гипсовали? Хм… да какая мне разница? Плевать!
Хадриев был на своем месте, за тяжелым столом, не чета моему столу в комнате участковых, – полированный, из массива, впрочем, без особых изысков. Нормальный стол, каким и должен быть стол в кабинете начальника.
Больше никого не было, Хадриев, Каширов да Семенчук – красный, с перевязанной рукой, перепачканный дорожной грязью – с правого бока, на который упал против моего подлого удара.
Перед Хадриевым лежал листок, отпечатанный на машинке, с кривой подписью под ним – рапорт.
А что, молодец Семенчук! За какой-то час и руку полечил, и рапорт накорябал – голова! Умеет!
– Садись, Каргин… – мрачно изрек Хадриев и тут же поправился по ментовской привычке: – Присаживайся. Тут на тебя рапорт поступил от Семенчука. Он говорит, что ты напал на него, сломал ему пальцы и… в общем, ударил его… в пах. Это правда?
– Конечно нет! – не моргнув глазом соврал я. – Вы посмотрите на него и на меня – я что, самоубийца, на него нападать? Семенчук всегда был ко мне неравнодушен. Он как-то раз мне сказал, что хочет быть моей любовницей, а я ему отказал, сказал, что у меня есть жена и вообще я люблю женщин! Мужчины меня не интересуют как сексуальный объект! Вот он и затаил на меня зло! Мстит! Оговаривает!
– Что?! – Семенчук взревел, поднялся со стула, нависая надо мной, и замахнулся здоровой рукой. – Да я тебя!..
– Видите, – невозмутимо пожал я плечами. – Он даже здесь не сдерживается!
И тут же завопил во весь голос, так, чтобы было слышно в коридоре аж до кабинетов дознавателей:
– Отстань от меня, Семенчук! Я не люблю гомиков! Тебе ничего не светит! Не позорь звание российского милиционера! Извращенец проклятый! Гомосек!
Семенчук так и застыл с поднятой рукой, ошеломленный, будто увидел морского змея. Но сказать и сделать ничего не успел, вмешался Хадриев:
