— Чего? — Коленька очень не эстетично на меня
вытаращился. — Чего?
— Убили, говорю, — тоскливо повторила я, а потом
поведала ему обо всем, что видела и слышала, не забыв упомянуть про нерадивого
ОМОНовца. А закончила повествование следующей фразой. — А потом стыбзил у
меня стилет, чтобы вы на меня подумали.
Геркулесов внимательно меня выслушал. Потом замер, и начал
что-то гонять в своей светловолосой голове. После внушительной по времени паузы,
выдал:
— Не пойдет.
— Что не пойдет?
— Версия ваша.
— Почему?
— Маразм, потому что.
— Как это? — не поняла я.
— Очень просто. — Он тоскливо посмотрел на
подъездную дверь, наверняка, примериваясь бежать. — Трупа нет, нет и
преступления. Это во-первых.
— А что, еще и во-вторых будет?
— Будет, — заверил Геркулесов, отрывая задницу от
лавки. — Во-вторых, ОН сидит.
— Кто?
— Маньяк.
— Где? — испуганно обернулась я.
— Как где? — разозлился он. — В
«предвариловке».
— Да? А, дошло, — обрадовалась я. — Вы о
Васе? — тут я радоваться перестала. — А ведь точно, он сидит. Так,
это… Что же получается?
— Получается, что вам привиделось…
— Получается, что Вася сидит ни за что.
— Здра-а-а-асьте!
— Здоровались уже. — Я усадила возмущенного
Геркулесова обратно на лавку, а-то он пока свое «Здра-а-а-астье» произносил, не
просто встал, а встал на носочки, словно взлететь пытался. — Вы подумайте
сами. Вася сидит, а в мою квартиру вырываются…
— Воры это! Воры! — заголосил Коленька.
Я недовольно покосилась на крикуна. Разорался, понимаешь,
вместо того, чтобы меня послушать.
— А нож? — вновь завопил Геркулесов,
воспользовавшись моим возмущенным молчанием.
— Что нож?
— Как вы объясните нож? А? — он торжествующе
прищурился.
— Подбросили, — спокойно ответила я.
— Ну, знаете! — возмутился Геркулесов, причем, не
понятно чему больше: ответу или моему спокойствию.
— А вы подумайте, — я придвинулась поближе к
Коленьке. — И придете к тому же выводу. Мне ведь сразу казалась Васина
кандидатура на роль душегуба неперспективной. Не тянет он на изощренного
убийцу. Слишком глуп…
— Вы это специально?
— А? Что? — я недоуменно захлопала своим черными,
страстными очами.
— Специально меня из себя выводите? — загрохотал
он.
— Да я вам помогаю, — залепетала я.
— Вы-ы-ы? Да вы мне не только работать, но и жить
мешаете! Под ногами путаетесь, следствие в тупик заводите…
— Как это завожу в тупик? Если бы не я, вы бы вообще…
— Жил припеваючи! — торжественно выдал он. —
Жил бы и не тужил. — Он схватил меня за плечи и уставился своими наивными
глазюками в мое лицо.
— Отстаньте вы от меня! Христом богом прошу. Идите
домой, поспите…
— Да не хочу я спать…
— Ну, поешьте, попейте, гваздание сучка или ацетона,
только меня не доставайте!
— Я никогда никого не доставала, — гордо молвила
я.
— Никого? — он издевательски гоготнул. — Вы
даже маньяка довели!
— Дове-ве-ла? — упавшим голосом уточнила я.
— Именно! Почему, думаете, он именно вам трупы эти
подбрасывал? А? Почему вас сукой называл? Не знаете? И вообще, я давно вам
хотел сказать, перестаньте меня вызывать по любому ничтожному поводу! Что это
за манера такая, как что случится, меня вызванивать! Я не расследую ограбление
квартир…
Он что-то еще говорил, но я не слышала. В ушах у меня вдруг
так сильно зашумело, что я зажала их руками, закрыла глаза (перед которыми тут
же поплыли рыбки) и попыталась усилием воли заставить себя не хлопнуться в
обморок. Так я стояла, глухая и слепая, пока Геркулесов выплескивал на меня
свой гнев. Я даже обижаться на него перестала, и не только потому, что два дела
сразу делать не умею, но и потому, что понимала его злость. Он-то, наверняка,
уже кучу благодарностей получил, премию, быть может, начальник для него
выхлопотал, даже звездочку лишнюю к погонам пообещал присандалить, и все это за
успешную поимку особо опасного преступника, а тут оказывается, что никакой этот
преступник не особо, никакой не опасный, и, может, даже не преступник, а так,
мелкий хулиган. Так что Коленьку я понимала, я даже ему сочувствовала, но
простить его я пока не могла.
Когда рыбки перед глазами скрылись в черной мути, а шум
несуществующих реактивных двигателей в ушах затих, я поняла, что избежала
обморока. Мне бы радоваться, но Геркулесов не дал, увидев, что я начала
реагировать на посторонние шумы, он с новой силой принялся меня костерить. Вот
тут я и поняла, что он дурак. И не потому, что обзывается, и не потому, что не
хочет поверить очевидному, а потому, что и тем и другим лишает себя такой
неоценимой помощницы, как я.
Все! Достал. Больше я ему помогать не буду! — вынесла я
приговор и гордо, стараясь не качаться, удалилась к себе домой.
Потом сделала вид, что уснула, а об остальном вы знаете:
кошмары, глюки, кофе, ванна. После я отправилась, таки, на работу.
* * *
Стоило мне переступить порог нашей комнатенки, как на меня
накинулись мои товарки.
— Что случилось? — заверещала Маруся, только
завидев носок моего сапога. Когда же показалась я вся, к ней присоединились и
остальные. — Что опять произошло?
— Вы чего, граждане? — опешила я, не ожидая такой
осведомленности.
— Как чего? А ограбление? Рассказывай!
— А вы-то уж откуда знаете?
— Уж знаем. — И Маринка затараторила. —
Сонька, подружка твоя, доложила. Позвонила, предупредила, чтобы мы, типа,
бережнее с тобой обращались, щадили тебя, типа, у тебя травма… Будто тебя тут
заобижали все, несчастную. — Она затихла, ехидно улыбаясь, потом
встрепенулась и потребовала. — А теперь колись.
Я тяжко вздохнула и выложила им все сведения под чистую. Не
стоит говорить, что мой рассказ произвел фурор.
— Ворвались? Замки взломали?
— И курку стибрили, и золото? И нож пропал?
— А Сонька что? Никого не видела?
— И не страшно было?
Последний вопрос задала Эмма Петровна, до сего момента лишь
пораженно молчавшая.
— Нет, — растерянно ответила я.
— А я бы умерла…
— Уж это мы догадываемся, не сумлевайтесь, —
Княжна похлопала побелевшую Эмму Петровну по плечу, а потом деловито
осведомилась у меня. — А ты, Леля, не выяснила кто к тебе забрался?
