Скрипнула дверь сестринской – длинной приземистой избы. Оттуда спиной, кланяясь, выпятилась Ката-тян.
– И вам счастливенько, не поминайте лихом, тетечки, – услышал Симпэй и покачал головой, потому что от главного трехэтажного дома быстро катился покалеченный Фома, со своими длинными руками и вывернутыми ногами похожий на краба.
– Эй, Катка! Старец зовет! Пойдем-ка.
Девочка оглядела двор, должно быть высматривая Симпэя, но не углядела. Вид у нее был испуганный.
– Иду, дяденька…
И поднялась в дом, а сторож вернулся к воротам.
Вздохнув, Симпэй достал из мешка железные «когти», нацепил на пальцы.
Выбрал стену, погуще укрытую тенью. Быстро полез вверх. Лезть по бревнам было нетрудно.
Первое жилье, второе, третье.
Подле светящегося окна, сбоку, Симпэй распластался в позиции «летучая мышь». Осторожно, от верхнего угла, заглянул внутрь.
В переплетице сизовели слюдяные пластины (откуда тут взяться стеклу?). Через них ничего не разглядишь, но, на удачу, створки ради вечерней свежести остались приоткрыты, так что было и видно, и слышно.
Длиннобородый Авенир сидел за столом, с двух сторон освещенный свечами, и смотрел вниз, на раскрытую толстую книгу, но не читал, а лишь хмурил кустистые седые брови. Девочка уже заканчивала свой короткий рассказ про смерть князя и бегство. Про странника, встретившегося ей в лесу, промолчала, а «кормщик» не спросил. Не сказала и про голицынскую книгу.
Мнение об Авенире у Симпэя составилось еще вчера. Таких людей он встречал и прежде. Думают, что на всякий вопрос существует лишь один ответ, и уверены, что все ответы им известны.
Свое повествование девочка закончила так:
– …Ищут меня те антихристовы слуги, оставаться мне на «корабле» нельзя. Сгублю себя и всех вас. Благослови меня уйти в мир. Доверюсь Божьей воле. А с сестрами я уже попрощалась.
Старец еще некое время глядел в книгу, не размыкая уст. Огоньки свеч легонько колыхались на сквозняке.
Наконец «кормщик» поднял на стоящую перед ним Кату глаза.
– Чему я тебя учил, Катерина, помнишь? Про три блага. Что истинноверующему надлежит блюсти допрежь всего? В чем первое благо?
Симпэй заинтересовался. Оказывается, в Авенировом учении тоже есть ступени. Ну и каковы они?
– Пострадать за Бога.
– Так. А второе?
– Пострадать за братия своя единоверныя.
– А третье?
– Душу свою спасет тот, кто сгубит свое тело.
Хэ, да это индийская аскеза, развенчанная царевичем Сякой еще две с половиной тысячи лет назад, разочарованно поморщился Симпэй.
– Пришло твое время себя показать, дочь моя. Время великого подвига и жертвенного страдания. Были здесь ныне днем антихристовы слуги, спрашивали о тебе. Когда я поклялся на Святом Писании, что тебя неделю не видел, они поскакали на Архангельский шлях, но они вернутся. Начальный человек, ликом подобный Люциферу, рек мне: «Коли явится девка, посади ее под замок. А обманешь – городищу твоему конец. Спалю дотла государевым именем». Рек – и ускакали.
– И ты ему пообещал? – ахнула девочка.
– Я ему сказал, что моих духовных дочерей сажать под замок незачем. У них замок – сердце, а ключ у меня. Счастлив твой удел, Катерина! – «Кормщик» поднялся, простер руку к закопченному потолку. – Все три благие зарока исполнишь! Примешь страдание за Бога, страдание за «корабль» и спасешь свою душу, погубив всего лишь тело! Мы будем за тебя молиться сорок дней, а после вечно славить мученицу Катерину в поминаниях. Еще запишу твой подвиг в «Истинноверный патерик» и разошлю по всем общинам в назидание. Сколько будет жива наша вера, столько будет памятно и славно твое имя… Что лоб супишь? – спросил он, опустив взгляд с горних высей на лицо слушательницы. Оно, в самом деле, не выражало благоговейного восторга.
– Сомневаюсь, отче.
Симпэй улыбнулся.
– Как это «сомневаюсь»? В чем? – поразился старец. – Иль ты забыла, что сомнение – грех?
– У тебя грех, у других – нет.
Непохоже, что кто-то из паствы когда-либо прежде перечил «кормщику». Он обомлел.
– Что ты несешь, Катерина? Умом тронулась? В чем тут можно сомневаться? В трех высших благах?!
Ката-тян кивнула.
– Перво-наперво сомневаюсь, что Богу мое страдание в радость. Еще сомневаюсь, что благо – пострадать за тебя. И насчет того, что погубить свое тело – благо, мне тоже сомнительно.
Ай молодец, подумал Симпэй. Мало кто может так быстро подняться на первую ступень.
Однако «кормщик» уже не изумлялся. Он гневался, и в гневе стал грозен. Суровые брови сошлись, разделив лоб глубокой складкой. Глаза неистово загорелись, кулаки сжались. Страшнее же всего было то, что Авенир не закричал, а зашипел, словно готовящаяся к броску змея-мамуси.
– Всегда ты была дерзка и своеумна, а в Пинеге вовсе испортилась! Ан ладно. Нет в тебе сердечного замка, посидишь под железным.
Двинулся вперед, прямо на девочку. Она втянула голову в плечи, ожидая удара, но старец лишь отстранил ее и вышел вон. С той стороны раздался его крик:
– Аникий! Михей! Сюда!
Ката-тян заметалась по комнате. Кинулась к окну, за которым прятался Симпэй, но не заметила его, а распахнула створки шире, свесилась – в испуге отшатнулась. Высоко!
Бормотала:
– Господи, господи, пропадаю… Пропадаю, дедушка!
Что у нее в голове пока путаница и она не знает, к кому взывать о помощи – к христианскому богу или к своему учителю, это в порядке вещей, подумал Симпэй.
Вслух же сказал, негромко:
– Первую ступень ты усвоила неплохо. Можно двигаться дальше.
От голоса, внезапно прозвучавшего у нее прямо над ухом, Ката-тян взвизгнула и отскочила.
Внизу на лестнице ступени уже скрипели под тяжелыми шагами. Надо было спешить.
Симпэй просунул в проем голову.
– Не бойся, я тебе не снюсь. Лезь на подоконник и покрепче обхвати меня.
– Я боюсь! Сорвусь, переломаюсь!
– Двух одинаково сильных страхов не бывает, – назидательно молвил он. – Выбери, чего ты боишься меньше – того или этого.
И показал сначала на дверь, потом на окно.
– В девку вселился бес. Возьмите ее, заприте в погреб, – донесся голос Авенира. – Да живее вы! Что еле ползете?
