Пустой трамвайчик завершил девятый круг,
Пустой трамвайчик познаёт свой личный ад.
Сегодня ночью разноцветный Петербург
Вдруг превратится в черно-белый Ленинград.
И побегут по рельсам черные коты
Лиловых бабочек на улице ловить.
И мы научимся не падать с высоты,
И мы научимся как следует любить.
И я увижу на твоем лице испуг,
И ты рассердишься — но я не виноват,
Что исчезает твой осенний Петербург
И превращается в холодный Ленинград.
Когда мы заново научимся ходить,
Когда мы заново научимся дышать,
Трамвай не сможет нас на рельсах задавить,
А мы не сможем от трамвая убежать.
Когда послышится трамвайный перестук,
Мы, словно бесы, совершим с тобой обряд,
И этой ночью безнадежный Петербург
Вдруг превратится в бесконечный Ленинград.
Холодный дождик нарисует на окне
Седого мальчика и красного коня.
Мы с ними встретимся когда-нибудь во сне,
А им приснится, будто встретили меня.
И вот теперь мы начинаем первый круг.
Произнеси веселый тост и выпей яд!
Сегодня ночью черно-белый Петербург
Вдруг превратится в разноцветный Ленинград.
Сентябрь 1926 г.
Спрашивал юнга: «Скажи, капитан, отчего мы не видим земли?
Почему над водой не кричит альбатрос? На какой нынче курс мы легли?
Почему старый кок не готовит еды? Почему наши пушки молчат?
Почему нет приказов? Куда мы плывем и когда мы вернемся назад?»
Отвечал капитан: «Мы не видим земли оттого, что наш берег далек.
Старый кок приболел. Альбатросов здесь нет. Мы свернули на юго-восток.
Неприятеля нет, вот и пушки молчат. Нам не нужно стрелять по врагам.
Мы дойдем до Вест-Индии, сгрузим товар и вернемся к своим берегам».
«Капитан, здесь совсем не бывает ветров», — «Это штиль», — отвечал капитан.
«Я не вижу на небе ни солнца, ни звезд», — «Нынче выдался плотный туман».
«У меня появляется чувство, что мы никогда не увидим земли.
Капитан, мы уже никуда не плывем. Может быть, мы стоим на мели?»
Отвечал капитан: «Мы не видим земли оттого, что уже на земле.
Мы уже на земле, а над нами — вода. Мы — покойники на корабле.
Оттого, что мы все утонули давно, оттого, что мы встретились с дном.
Оттого, что уже десять тысяч ночей мы с тобой говорим об одном».
Май 1927 г.
Спокойной ночи. В твоей кровати
Холодный пот.
Высокий врач в голубом халате
Сейчас придет.
Он входит в спальню, сгибая спину,
И ждет звонка.
Кровать пуста, на стене картина,
На ней — река,
За речкой — поле. За полем этим
Старинный дом,
В котором бабка читает детям
Рассказ о том,
Как пьет цыганка с зеленой юбкой
В ночном порту
И тихо шепчет, мешая трубкой
В беззубом рту:
«Сегодня ночью приехал в город
Незнамо кто;
Он в черной шляпе, и поднят ворот
Его пальто.
Он знает все, и в твоем обмане
Виновен он.
Лежит шкатулка в его кармане,
И в ней — твой сон».
Над ухом лопнул воздушный шарик.
Звенит звонок.
Разбилась чашка. Погас фонарик.
Забыт урок.
Глаза открыты. За стенкой слышен
Тяжелый вздох.
В окне темно. По железной крыше
Гуляет бог.
Январь 1928 г.
Мы видели вершины далеких снежных гор.
Мы знаем, как плести узоры звездной пыли.
Мы помним три луны, чьи отблески застыли
В зеркально-черной глади метановых озер.
Мы тише тишины. Мы — черное в алмазах.
Мы дышим через годы и смотрим сквозь века.
Мы помним голоса царей золотоглазых,
Уснувших под холмами из красного песка.
Мы видим гибель звезд, рождение галактик,
Сияние сверхновой на Северном кресте.
Пылающий узор из тысяч белых свастик
Раскинулся под нами в слепящей пустоте.
Мы падаем сквозь время и видим все опять,
Чернее черноты, плывем беззвездным краем
И там, где все мертво, мы снова вспоминаем
О том, что раньше тоже умели умирать.
Февраль 1928 г.
Зимой в это время уже темно.
Видения четкие. Ночь длинна.
В квартире напротив горит окно.
Висит фотокарточка у окна.
Такая же мебель, такой же свет,
Такие же рядом стоят цветы.
В квартире живут уже много лет
Такие же люди, такой же ты.
В квартире напротив горит свеча.
Похоже, что скоро туда придут,
И птицы, о чем-то тебе крича,
Сидят на карнизе и долго ждут.
К зиме не осталось абстрактных слов.
Весь мир — это лестница, ночь, крыльцо
И тысячи окон чужих домов,
В которых ты видишь свое лицо.
Февраль 1928 г.
Они появляются, делая ночь темней.
Они состоят из цветных городских огней.
Из радужных пятен под грузом закрытых век
И капель дождя, на лету обращенных в снег.
Из синих чернил, пропитавших твою тетрадь,
И старых пружин, от которых скрипит кровать.
Из белой луны, отраженной в ночной реке,
И комнатной пыли, осевшей на пиджаке.
Из крови от первой драки в пятнадцать лет
И снега, впитавшего ржавый фонарный свет.
Из пота на мокрой подушке в тяжелом сне
И странного шума, который идет извне.
Их много. Они вызывают на коже дрожь.
Они постучатся в окошко — и ты уснешь.
Они налетают веселой живой толпой
И светятся белыми точками над тобой.
А утром выходят на свет и, сгорая в нем,
Становятся миром, который ты видишь днем.
Апрель 1928 г.
