Он вспомнил, как впервые в жизни увидел мертвеца — жарким июльским днем в поезде Санкт-Петербург — Москва.
Ему было семнадцать лет. Это был первый раз, когда он путешествовал на поезде один, без родителей.
В третьем купе кто-то умер.
Тихо, во сне. Умер еще утром, но обнаружили его днем.
Дверь в купе постоянно открывалась и закрывалась. Бегали суетливые проводницы, плакала толстая впечатлительная женщина из соседнего купе. Люди в вагоне переглядывались и вздыхали. Попутчик Петра, усатый мужчина сорока лет с поседевшими висками, вытер пот со лба и сказал: «Видишь, как оно бывает». Да, кивнул Петр.
Он увидел мертвеца, когда проходил мимо открытой двери купе. Голова его безжизненно покачивалась из стороны в сторону под стук колес. На полу растеклось пятно — проводница, обнаружив тело, разбила стакан со сладким чаем.
На ближайшей станции мертвого сняли с поезда.
А Петр до сих пор помнил, что в тот самый момент, когда весь вагон узнал о покойнике, в поезде сладко запахло сахарной ватой.
С тех пор смерть всегда пахла для него сахарной ватой.
Вот и сейчас, сидя на полу возле трупа Грановского, он вспомнил этот запах.
Только сейчас он заметил, что курит сигарету и стряхивает пепел прямо в лужу крови, которая растеклась рядом с его сапогом.
Надо было срочно что-то придумать.
Сдаться в полицию? Признают невменяемым и отправят в больницу. Это лучший вариант. А если не признают?
Не могут не признать. Ты же псих, сказал он себе.
Нет.
Надо уезжать. В какую-нибудь глушь. В сибирскую деревню. В монастырь. Или вообще бежать из страны. Например, во Францию. Записаться в Иностранный легион. Или нет, во Францию не надо, там найдут. На Кавказ? Нет. Лучше сразу в Донецк или Луганск. Точно.
Да, так и надо сделать. Собрать последние деньги, купить билет на ближайший поезд — куда угодно, нет никакой разницы — а оттуда в Донбасс, в Новороссию. Убьют — и черт с ним. Так и искать будет сложнее. Если вообще будут искать. Ха, конечно, будут. Ты же убийца, Смородин. Ты сумасшедший убийца. Ты опасен.
А Герман?
Где он?
Существует ли он?
Надо найти его.
Даже если его не существует.
Смородин достал телефон и непослушными пальцами набрал номер Германа.
«Набранный вами номер не существует» — ответил ему неприятный женский голос. Затем он повторил то же самое по-английски.
Петру стало тошно. Он ощутил в области желудка тяжелую пустоту.
Пришла идея.
Он набрал номер Сонечки: ее можно было упрекнуть в чем угодно, но она всегда отвечала на его звонки.
— Алло, — донесся из трубки ее ровный и спокойный голос.
— Привет. Слушай, у меня тут небольшая проблема…
— Удивительно, с чего бы это, — съязвила Сонечка.
— Не смешно. Все действительно очень плохо. Мне нужно кое-что узнать. Прямо сейчас.
— Что именно?
— Ты помнишь мой день рождения? Прости, я устроил там страшный скандал, я дурак и виноват, но.
— Ничего страшного. Бывает. Что у тебя случилось?
— Потом расскажу. А сейчас скажи, пожалуйста: был ли на моем дне рождения кто-нибудь кроме меня, тебя и твоего друга?
— Ничего не понимаю. Это очень странный вопрос.
— Почему странный? Это важно. Скажи, пожалуйста, — его голос задрожал от нетерпения.
— Кроме тебя, меня и моего друга?
— Да. Пожалуйста, скажи. Высокий парень. Брюнет. В костюме.
— Если честно, я не помню.
— Этого не может быть. Это было не так давно. Ты должна вспомнить!
— Я была слишком пьяна. Прости, пожалуйста, я тоже неправильно повела себя в тот день.
— Это неважно. Пожалуйста, вспомни. Умоляю тебя. Вспомни . Прошу.
Сонечка помолчала несколько секунд.
— Прости, пожалуйста. Я действительно не могу вспомнить. Этот день прошел для меня как в тумане. Не обижайся, но это правда. Я не помню. Я слишком много выпила.
— Ладно, — в его голосе зазвучала злость, — черт с ним. Не страшно.
— Извини, что не помогла тебе. Я очень хочу спать. А еще я до сих пор иногда о тебе думаю.
— Я тоже, — почти шепотом ответил Петр. — Иногда.
— Удачи тебе. Пока.
— Пока.
Она бросила трубку первой.
Некоторое время он смотрел на экран телефона, а затем снова набрал Германа.
На этот раз послышались длинные гудки.
Через несколько секунд он услышал его голос:
— Алло. Наконец-то ты вышел на связь. Я звонил, но ты был недоступен. Я очень беспокоился. Слушай, я…
— Я тоже очень беспокоился, — перебил его Петр. — Ты не представляешь, что со мной было. Мне очень плохо. Со мной случилось кое-что ужасное. Как ты?
— Со мной тоже.
— Я убил человека.
— Я тоже.
— А еще мне сказали, что тебя не существует.
— Сегодня я и сам сомневаюсь в этом. Что мы будем делать?
— Не знаю. Нам надо куда-то уехать. Где ты сейчас?
— В грузовике. Еду в город со съемок. Это было очень страшно. Там происходили ужасные вещи, но мне никто не верит. Никто ничего не знает.
— Давай встретимся в одиннадцать вечера на Московском вокзале.
— Хорошо. Я там буду.
— Хорошо.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
И когда не осталось в Ленинграде ни одного белого, когда все захватчики были раздавлены, когда все чужое было изгнано прочь, Ленин остановился посреди опустошенного города, сел на земле и горько заплакал.
Вышли тогда все, кто выжил, на улицу — посмотреть, как плачет Ильич. «Где это видано, чтобы Ленин плакал?» — перешептывались они. Никто раньше такого не видел. Сбежались все окрестные звери, слетелись все птицы, столпились они вокруг Ильича и стали наблюдать; даже рыбы вынырнули из Невы, даже солнце выглянуло из-за туч.
А Ленин все плакал. И там, где падали его слезы, из земли поднимались старые здания Ленинграда, разрушенные во время блокады и бомбежек. Вставали они, целые и невредимые, такие же, как и до войны; и тут же зеленели деревья, вновь журчала вода из разбитых фонтанов, тянулись навстречу синему небу высокие древние башни.
Встал Ильич и пошел по городу, и под его слезами вырастал Ленинград.
Упадет его слеза на разбитые рельсы — и вырастет красный трамвай, снова пойдет он, звеня колокольчиком, по извилистым улицам. А иногда слезы, не долетая до земли, превращались в дирижабли и плыли в воздухе, по-кошачьи улыбаясь.
