Петр усмехнулся.
— А теперь я пойду. Спасибо за чай.
— Да. Я провожу вас.
Петр вышел в коридор и накинул куртку.
— Что ж, — он пожал протянутую руку, — спасибо. Может быть, как-нибудь еще зайду. Да и вы заходите.
— Постараюсь. Всего хорошего, — улыбнулся Владимир.
Петр вышел на лестничную площадку, и Владимир все с той же улыбкой закрыл за ним дверь.
И тогда Петр увидел, что на двери висит табличка с надписью:
Он в ужасе отшатнулся, глаза его округлились. Испуганно заколотилось сердце. Он положил руку на грудь, чтобы успокоиться и отдышаться. Затем в его голову пришла идея. Он подошел к двери и нажал на кнопку звонка.
Прошла минута. Никто не открыл. Не было слышно даже шагов по коридору.
Он нажал еще раз.
Никого.
Он вдруг ощутил невыразимое одиночество, какое чувствовал бы человек, который вдруг остался совершенно один во всем мире.
Он перестал бояться, потому что сил бояться больше не было. Страх исчез, осталось лишь одиночество — огромная дыра внутри, где-то на уровне солнечного сплетения.
Медленно он спустился вниз, открыл дверь и увидел тот самый двор. На двери все так же было написано «Здесь живу только я». Все такое же абсолютно чистое звездное небо, такой же чистый воздух — только больше не было страха, была лишь ноющая тоска, которая ощущалась почти на физическом уровне.
Петр оглянулся назад и поднял голову вверх. В квартире Фейха горел свет.
Он почему-то улыбнулся.
Он прошел через арку и вышел на улицу. Все оставалось таким же, как в прошлый раз. Все так же гудели провода над головой и не было видно ни одного человека, но в некоторых окнах горел свет одного и того же лимонножелтого оттенка.
Только сейчас он заметил, что даже звук собственных шагов слышался здесь иначе: он звучал четко, будто от солдатских сапог, и отдавался еле слышным гулким эхом. Обычно он боялся звука солдатских сапог, а теперь сам был источником этого звука — будто стал тем самым страхом, у которого велики глаза.
Он дошел до той аллеи, где они были в прошлый раз с Германом.
Где-то вдалеке послышался звук проезжающей машины, но на этот раз он не испугал Петра.
«Пускай себе едет, — подумал он. — Это не мое дело».
Он дошел до скамейки, на которой они сидели с Германом, сел на нее и огляделся вокруг.
Свет в некоторых окнах горел одинаковым и ровным оттенком. В них не было видно силуэтов людей, на подоконниках не стояли цветы, и даже шторы, как ему показалось, были совершенно одинаковыми.
В воздухе пахло удивительной свежестью, будто сейчас не ноябрь, а середина мая, и сейчас только что прошла первая гроза.
Этот запах приносил в сознание Петра какое-то удивительное спокойствие и понимание того, что все происходящее — правильно.
Так и должно быть.
Ему захотелось спать.
Он скрестил руки на груди, устроился на скамейке поудобнее и закрыл глаза.
И весь мир засыпал вместе с ним.
Засыпали чудесные золотые рыбки в круглых фонарях.
Засыпала статуя воина в удивительно красивых доспехах.
Засыпали лимонно-желтые огни окон в домах, которые тоже медленно и спокойно засыпали.
Засыпали провода, гудящие над головой.
Засыпали темные силуэты деревьев на аллее.
Засыпали даже звезды на прозрачном небе.
И само небо засыпало.
Лишь один Петр не смог заснуть, потому что над его ухом вдруг стали громко и неприятно говорить.
— Развелось бомжей, что же делать-то теперь будешь, а.
Он открыл глаза.
Перед ним стоял дворник в грязном оранжевом жилете и с метлой в руках.
— Что смотришь? Вставай и иди спать домой! Дом-то у тебя хоть есть?
Петр оглянулся: он сидел на скамейке в скверике возле перекрестка улиц Некрасова и Маяковского. Небо было темным, плотным и слегка отсвечивало грязно-оранжевым. Он сунул руку в карман и достал телефон: было шесть утра. По улице с шумом проносились автомобили. Падал неприятный снег, мелкий и мокрый. Ему вдруг стало холодно.
— Есть, — с улыбкой ответил он дворнику и встал со скамейки.
★★★
Петр пришел домой, тут же достал неоконченное письмо для Фейха, сел за стол и несколько раз перечитал его.
Я тоже не знаю, зачем это пишу. Меня зовут Петр Смородин, я ночной смотритель вашего музея. Да, Юлиан Александрович, теперь ваша квартира — музей. Ваши стихи знают и любят.
Сейчас 20** год. Ваше письмо пролежало под паркетом больше шестидесяти лет. Видимо, я — первый, кто нашел его и уж точно первый, кто решил на него ответить. Если это, конечно, не шутка. Если честно, я очень боюсь, что это шутка. Но почему-то верю вашему почерку.
Что я могу рассказать?
Война закончилась победой в сорок пятом году. Ленинград выстоял в блокаду. Наши войска взяли Берлин. Гитлер застрелился, а его ближайшие соратники кончили жизнь на виселице.
В 1961 году человек полетел в космос. Это был советский космонавт Юрий Гагарин.
Он взял ручку и продолжил писать с того места, на котором закончил в прошлый раз.
В Советском Союзе сейчас хорошо. У нас давно не было войн и потрясений. Мы активно изучаем космос, наши ученые готовят высадку советских космонавтов на Марс — это должно случиться уже через пару лет.
Ленинград растет и ширится. Здесь красивые и чистые улицы, широкие проспекты, прозрачные реки. У нас осталось много памятников блокаде, и современным детям рассказывают об этой войне то, что они должны знать.
Вас помнят и любят.
Ваша квартира, которая теперь стала музеем, находится в отличном состоянии. Все ваши вещи и вся мебель в целости и сохранности. Я регулярно подметаю и мою пол, сметаю пыль, забочусь о каждой вашей вещи — все для того, чтобы ваша квартира казалось такой, как будто вы покинули ее вчера.
Вот и все, что я хотел сказать.
Всего хорошего.
Петр Смородин.
Он сложил письмо в четыре раза и положил в карман рубашки.
Сегодня вечером начнется его очередная смена.
Теперь он знал, чем будет там заниматься.
★★★
— Ребята, быстрее, быстрее. Мы тоже не хотим остаться тут до вечера! Прически у всех правильные? Идите все на площадку, это прямо и направо, там разберемся. Через десять минут построение, ребята, через десять минут! Кто еще не оделся, одевайтесь быстрее!
