На первом этапе своей «революционной» карьеры Лавр Георгиевич Корнилов боролся с хаосом в роли командующего Петроградским гарнизоном. Первой «пробой пера» для него стали те самые демонстрации, приведшие к первому изменению состава Временного правительства. Сценарий был старый, добрый, «февральский». Сначала «Долой войну!» и «Хлеба!», а потом «Долой правительство!». В районе Казанского собора тогда произошла небольшая перестрелка. Большевики еще не пытались взять власть, но прощупывали ее наверняка. Было еще рано — во главе питерского гарнизона стоял генерал Корнилов. Он вывел надежные части на улицу и практически бескровно прекратил беспорядки.
Это запомнили и сделали выводы. Становилось ясно, что на пути Ленина к власти могут встать военные. Армия была еще недостаточно разложена. Следовательно, для успешного уничтожения России развал вооруженной силы должен быть продолжен, а генерал Корнилов — устранен персонально. Вот эти две задачи и ринулось выполнять… Временное правительство. Поэтому и шантажировал коллег по власти Керенский своей отставкой, для этого и старался всеми силами стать военным министром вместо сохранявшего разум Милюкова.
Обратите внимание, как все красиво получается. Выступление Милюкова провоцирует беспорядки, что, в свою очередь, приводит к смене правительства и замене строптивых министров. Сговорчивый Керенский, долго не думая, подмахивает «Декларацию прав солдата» и подписывает смертный приговор русской армии. После чего большевики попытаются взять власть в июле, и это дает Керенскому премьерское кресло. Он продолжает подыгрывать Ленину, облеченный высшими властными полномочиями. Большевиков не арестовывают, не разоружают, а если они все же оказываются за решеткой, как Троцкий, то их выпускают. Взять власть Ленину удастся только тогда, когда разложение войск зайдет очень далеко, а Керенский нейтрализует своего единственного союзника и главного большевистского врага — здоровые силы армии.
Тем временем русская армия под руководством военного министра Керенского готовилась перейти в наступление. В то самое, которое должно было начаться в мае 1917-го одновременно с наступлением «союзников». Которое позорно провалилось и годы спустя превратилось во многих исторических источниках в «бойню Нивеля». Благодаря тому что «союзники» начали «вдруг» наступать на месяц раньше срока, весь стратегический замысел этой атаки испарился. Получилась ситуация, когда:
• общего стратегического плана Антанты больше не существует;
• «союзники» обескровлены мудрым генералом Нивелем и ушли в глухую оборону;
• сама русская армия в таком состоянии, что успех наступления практически невозможен;
• немцы после отражения наступления на Западном фронте перебросили свои войска на Восточный;
• усилившись, германские войска сами при этом вперед не идут, а чего-то выжидают.
Зачем русской армии наступать в такой проигрышной ситуации, когда она едва может обороняться? Полистав литературу, много объяснений этому загадочному стремлению вы не найдете. Будет только один мотив: наше наступление оттягивало германские силы с Западного фронта. Это правда, только не совсем понятно, зачем России, стоящей одной ногой в гробу, оттягивать на себя еще больше сил противника с фронта, где англичане и французы чувствуют себя значительно лучше. Такой мотив кажется весьма странным, если думать, что Керенский и его хозяева из Лондона и Парижа действительно хотели общей победы Антанты. И наоборот, все встает на свои места, когда мы знаем конечную цель «союзных» махинаторов — разрушение России. Тяжело больного дополнительно нагружают и не дают лекарств, желая, чтобы он поскорее умер. Вот и Временное правительство под указку «союзников» старалось оттянуть на себя максимальное количество немецких войск, чтобы поражение русской армии привело к внутреннему кризису, революции, хаосу и окончательному уничтожению геополитического конкурента англосаксонских держав.
Заинтересовавшись биографией посла Великобритании в России Джорджа Бьюкенена, вы опять же убедитесь, что наступление нашей армии было предпринято под его давлением. «Союзники» требуют идти вперед, чтобы еще больше ослабить и без того катящуюся в пропасть страну. Их ставленники отказать не могут. На кого давит британский посол? На главу правительства князя Львова и военного министра. А им как раз только что, совершенно случайно, стал А. Ф. Керенский. Главным идеологом, главным «лоббистом» необходимости идти вперед становится он же. Со спокойной совестью ездит по войскам и призывает новую революционную русскую армию к наступлению. К тому, которое закончится крахом, всеобщим озлоблением и повышением ленинского рейтинга.
[330]
Желание поскорее добить русскую армию прикрывается, как обычно, демагогическими лозунгами. Якобы новая революционная армия будет так хорошо воевать, что в два счета выиграет войну. Бредовость подобных утверждений была очевидна как политикам, так и военным. «Приводить ныне в исполнение намеченные весной активные операции недопустимо»,
[331] — подводит итог на совещании в Ставке начальник штаба генерал А. С. Лукомский. «Явной стратегической авантюрой, заведомо обреченной на крах»,
[332] называет готовящееся наступление и один из руководителей Петросовета Суханов (Гиммер).
Да что там! Против наступления выступают даже большевики. «4 июня большевистская фракция огласила на съезде Советов внесенную мною декларацию по поводу готовившегося Керенским наступления на фронте, — пишет Лев Давыдович Троцкий. — Мы указывали, что наступление есть авантюра, грозящая самому существованию армии».
[333] А парой строчек ниже делает вывод: «Доверие к Временному правительству в массах было безнадежно подорвано».
[334]
Вот для этого Керенский и призывает наступать — это его очередной ход в игре «поддавки». Классический расклад — «злой» следователь за наступление, «добрый» — против. Керенскому отводится роль «злого» — он старается изо всех сил, пускает в ход все свое красноречие. Кто против наступления, тот против революции — это основной тезис его тогдашних выступлений. Об этом просто кричат все мемуары того времени: «Агитация Керенского была (почти) сплошным триумфом для него. Всюду его носили на руках, осыпали цветами».
[335] Это слова того же Суханова. Но он человек штатский, натура творческая, увлекающаяся. Так нет же, генерал Деникин вторит ему: «Был, несомненно, такой краткий, но довольно яркий период в жизни Керенского — военного министра, — я его отношу приблизительно к июню, — когда не только широкие круги населения, но и русское офицерство подчинилось обаянию его экзальтированной фразы, его истерического пафоса. Русское офицерство, преданное на заклание, тогда все забыло, все простило и мучительно ждало от него спасения армии».
[336]
