Френч хаки, алый бант, пенсне на шнурке: комиссар Временного Правительства лезет на трибуну:
— Граждане свободной России! К вам обращаюсь я, друзья мои! Жестокий враг грозит занять нашу землю, поработить наших жен и детей! Наш долг защитников Отечества жжет наши сердца и велит нам…
— Идти на… по домам!
— Отправить интелихентов с винтовками воевать!
— Засунь свой долг себе в…!
3
— Только сознательный пролетариат завоюет свободу и счастливую жизнь! Смотрите: опять буржуи морочат народу головы, а все по-прежнему — воюй, работай, хозяину подчиняйся, живи в бедности. Все это (широкий круговой жест) создано нашим трудом. Короче — будем устанавливать свою власть, рабочую! Записывайтесь в отряды Красной Гвардии! Винтовку с патронами — даем каждому. И по тридцать рублей денег на первый месяц. Подходите!
— А что делать-то надо будет?
— Пока ничего. А как придет час — всех хозяев сковырнем и сами всем владеть и управлять будем.
4
Керенский от Зимнего Дворца: наполеоновская поза, ораторские интонации, металлический баритон и патриотическая слеза. Да здравствует свобода!
5
Анархисты и эсеры в толпах и собраниях:
— Народ сам установит, как ему жить! Никакого начальства!
— Во-во!
— Но социалистическая программа, чтобы все для народа, требует во главе самых сознательных и грамотных товарищей!
— Во-во!
6
Ленин с балкона особняка Кшесинской:
— Геволюционные солдаты и матгосы, вместе с гогодским габочим классом и дегевенским кгестьянством, должны взять всю власть в собственные гуки! Только тогда будет установлено подлинное нагодовластие!
Толпа внизу:
— Во-во!
7
Анархисты в большой квартире: анфилада комнат, высокие потолки с лепкой, паркет. Матросы, интеллигенты с бородками, меньше пролетариев и солдат.
— Дело вот какое, господа, — говорит лысоватый нестарый человек приятного, однако очень решительного вида.
— Здесь господ нет, — матросик.
— А также товарищи и граждане. Ничего, себя надо уважать, не надо навязывать другим свою точку зрения как единственную. Временное Правительство стремится заменить самодержавие царизма самодержавием буржуазного государства. Невелика разница. В любом государстве человек все равно не свободен. Подчинен чиновнику, подчинен законам, написанным чиновниками.
— А если не хочет подчиняться?
— Подчиняет армия, полиция, суд. Анархическая же наука ясно показала: человек должен быть свободен! Жить свободным обществом. Сами решать все вопросы. По-доброму, по-умному — договариваться друг с другом…
Чай, спирт, кокаин, махорка, патроны, портянки.
Аршинов-Марин знакомит Махно с отговорившим оратором:
— Прошу любить и жаловать — Нестор Иванович Махно. Смертный приговор, бессрочная каторга, крестьянское происхождение, убежденный анархокоммунист. А это — товарищ Волин, один из теоретиков современного анархизма, ссылки, эмиграция, личный друг самого Кропоткина.
— Петра Алексеевича? — спрашивает Махно испытующе. — А познакомить можете?
— А чего же нельзя, — улыбается Волин. — Вот что я вам скажу, коллега. Мы, анархисты, город терпим как неизбежное зло — вы знаете. Города неизбежно распадутся на содружества свободных ремесленников. Но сегодня здесь — правят кадеты с их реакционной идеей государства чиновников, которые неким загадочным образом должны выражать интересы всех классов. А им вторят эсеры, эти нам пока близки, но на деле еще вреднее — они борются с нами за крестьянство, и хотят этому крестьянству посадить на шею опять же свое государство как систему власти над людьми. Да. Так начинать надо не с города. Свободный селянин — вот основа анархии. Он самодостаточен. Он сам себя прокормит — только не мешайте…
— Вот и я говорю, — вставляет Махно.
— А уже от крестьянских свободных коммун все и будет строиться, как от фундамента. Хочешь хлебушка — езжай в деревню, договаривайся с хлеборобом, давай ему взамен инструмент, ситец, стройматериалы и так далее. И тогда нахлебников — не будет! Свободная жизнь сама отберет — кто нужен миру, а кто нет. Так что, Нестор Иванович, вам сам бог велел начинать строить новую жизнь прямо от своего порога. Вы откуда?
— Из Гуляй-Поля, — говорит Аршинов-Марин.
— Какое прекрасное название!
8
Жаркий июльский день, густая демонстрация — шинели, бушлаты, куртки — прет и катится по Невскому. Поспешно сделанные плакаты и транспаранты над головами — все больше красные: «Вся власть советам!», «Долой министров-капиталистов!», «Мир без аннексий и контрибуций!».
В составе толпы — идет колонна анархистов, все больше черная и матросская, и лозунги всё белым по черному: «С угнетенными — против угнетателей!», «Анархисты — за тружеников против власти!», «Анархия — мать народного порядка!»
Махно подчеркнуто спокойно движется между Аршиновым-Мариным и красивым матросом, отрастившим себе длинные волосы. Матрос ловит взгляды барышень с тротуара, и Махно косится ревниво.
Трещит сверху пулеметная очередь. Крики на тротуарах! Бешеное и беспокойное движение в рассеивающейся колонне.
— Вон с того чердака! — матрос сдергивает винтовку и бежит.
— Погодь, — Махно выхватывает наган и бежит за ним.
Парадная закрыта. В арку, во двор, озираясь, дверь черного хода, лестница, наверх. Дверь на чердак и отрывистый стук пулемета за ней.
— Раз… два… три! — вдвоем они выбивают дверь и влетают в полутьму. Два офицера лежат за пулеметом, поворачивают головы.
Бац-бац! — дважды хлопает наган Махно, и одна голова падает. Второго пристреливает матрос.
— А ты ничего, — говорит матрос.
— Это ты ничего, — лениво отвечает Махно.
— О! Гордый. Это мы любим. Перекурим, что ли?
Внизу курят, раскинувшись на лавочке, через плечо матроса перекинута набитая лента от пулемета.
— Федор Щусь, — представляется матрос. На ленте бескозырки блестит: «Гавриилъ».
— Нестор Махно.
— Ты сейчас куда?
— Домой.
— А где встал?
— В Гуляй-Поле.
— Это где ж тако хорошее поле?
— А в Новороссии.
— И что там?
— Вольную анархическую республику хлеборобов организовать будем. Заглядывай, если что, флотский.
