– Вот так, Спартак. По мне, так все очевидно!
Я кивнул.
– Кто-то готов присоединиться к Ганнику? Добровольцы? – спросил я на всякий случай.
Мне казалось, что желающих поддержать Ганника в его безумной затее не найдется.
– Это кажется безумием… – выдохнул Рут; он сказал эти слова безо всякой злобы, но по всему было видно, что полководец ошарашен. – Но я готов. Можешь рассчитывать на меня, брат Ганник!
– Отставить! Твои всадники понадобятся Спартаку под Брундизием! – воскликнул кельт.
Рут покосился на меня, я покачал головой. Гопломах вздрогнул. Упоминания о том, что от его конного отряда осталась жалкая горстка всадников, приносили ему боль. Но Ганник был прав. Если кто и должен был помочь моему самому опытному полководцу в его нелегком начинании, то уж точно не поредевший конный отряд, едва ли насчитывающий сотню всадников.
Я обвел взглядом своих полководцев, и с моего языка уже готовы были сорваться слова, что затея Гая Ганника лишь жертва, которую следует избежать, как вдруг Икрий, Тарк, а затем и Тирн практически одновременно шагнули вперед, в один голос покорно выражая свое согласие.
– Я не люблю римлян, мёоезиец, – коротко пояснил свое решение Тарк.
– Мне нечего терять, – улыбнулся Икрий.
Тирн гордо промолчал, но его щеки залило краской, молодой галл высоко вскинул подбородок.
Все трое смотрели на меня с вызовом. На этот раз для победы им потребуется показать все свое умение, всю военную мысль, чтобы сделать из кучки неумех единое, способное держать удар войско. Впрочем, Гай Ганник был прав – другого выхода у меня попросту не оставалось.
– Итак, каков наш план? – спросил Икрий.
– Для начала потянем жребий, с Ганником останется кто-то один! – заверил я.
– Не хочу говорить за всех, но мы просто обязаны дать шанс Спартаку уйти вперед! Сами боги велели мёоезийцу попытать удачу у стен Брундизия, пока горожане будут думать, что силы восстания остались под Гераклеей! Наша задача в этот момент дать Крассу бой, задержать его! Таковым мне видится наш план! И таковым мне видится шанс нашего движения свободы! – вскричал кельт, разразившись пламенной речью. Все мысли гладиатора уже были на поле боя. – Правильно ли я понял, Спартак?
Я ответил не сразу, пытаясь подобрать слова.
– Я прошу вас о помощи, братья, это не приказ! Я знаю, чем может закончиться ваш неравный бой с Крассом, и не имею никакого права отдавать вам такие распоряжения! В Брундизии у нас вновь появится шанс поднять знамена нашей борьбы за свободу. Я не прошу вас драться до конца, напротив, я заклинаю вас отступать при первой же возможности, но видят боги, если мы не дадим Крассу этого боя прямо сейчас, то нашу войну можно считать оконченной!
– Спартак прав! – вновь взревел Ганник. – Мы встали под знамена борьбы за свободу, чтобы умереть, держа в руках наше знамя. Мы не в силах взять на себя больше, чем отведено нам богами, но в наших с вами силах, братья, помочь Спартаку! Без него все мы сейчас до сих пор гнили бы в кандалах и бились друг с другом на потеху римлян! Если ради свободы мне следует умереть в схватке с Крассом, так тому и быть! Даю голову на отсечение, что в моем легионе не найдется ни одного бойца, который бы посмел думать иначе! Ни один из нас не скажет «нет» благому делу!
– Видимо, ты недостаточно внимательно слушал Спартака, кельт, если считаешь, что в твоем распоряжении останется твой доблестный легион, – усмехнулся Тарк, который, судя по всему, пребывал в отвратительном расположении духа. Слова полководца несколько остудили общий настрой. – Все до единого гладиаторы и наши ветераны уйдут к Брундизию, тогда как встречать Красса останутся бывшие кузнецы, виноделы, пахари, все те, кто толком не умеет обращаться с мечом. Я прав, Спартак?
– У меня все в порядке со слухом, а один мой кузнец стоит трех римских петушков, – съязвил Ганник до того, как я успел вступить в разговор. – А еще в отличие от римлян каждый из моих бойцов перегрызет римлянину глотку, если вдруг останется безоружным, но ни за что не покажет спину…
– Гай! – одернул я своего полководца и устало улыбнулся. – Не надо.
– Я говорю что-то не так? – оскалился кельт.
– Моя задача победить в этой войне, брат! Запомни это! Мне не нужна жертва, которая ни к чему не приведет! – процедил я сквозь зубы. – Ты должен понимать, что надо беречь людей.
Ганник не отвел взгляда.
– Я не безумец, мёоезиец. Ты лучше меня знаешь, насколько прожорлива бывает война! Но я клянусь тебе, что я спасу каждого, кто способен дальше нести наше знамя! – прошипел полководец.
Я медленно разжал руку, которой схватился за плечо кельта. Он говорил правильные слова, которых не слышали остальные, в это время горячо спорившие в стороне. В отличие от кельта Рута, Икрия и молодого Тирна не то чтобы пугала, но настораживала перспектива остаться во главе легиона рабов, который, лишившись своей офицерской верхушки и промежуточных звеньев в виде деканов и центурионов, по сути, станет плохо управляемой толпой.
Факты, за которые так ратовал Ганник, казались неопровержимыми. Что будет, если мы двинемся дальше, не разъединяясь? Мы передвигались слишком медленно, из-за скопившейся усталости войско было способно делать не больше пяти лиг за один дневной переход. С такой скоростью Красс настигнет нас у Гераклеи, где разобьет повстанцев и наконец выполнит свое обещание развесить наши тела вдоль Аппиевой дороги на потеху толпы. Но даже если нам удастся подойти к Брундизию, опередив Красса, войско восставших упрется в высокие городские стены, у которых нас нагонят многочисленные римские легионы. Что, если разъединиться прямо сейчас и рассеять легионы, чтобы затем воссоединиться у Брундизия, к которому можно было подойти различными окольными путями? Ответ на этот вопрос только что подробно разжевал Ганник. Оставалось рассчитывать, что благоразумие в предстоящей битве возьмет вверх и при первой же возможности мои военачальники скомандуют отступление.
Судьба моей армии повисла на волоске. Я не представлял, что будет дальше, и не имел совершенно никакого плана в голове. Хотелось верить, что все изменится в самое ближайшее время.
* * *
Мы остановились в двух лигах южнее Гераклеи. К вечеру деканы подали центурионам последние списки «найденышей», которые были благополучно доставлены моим военачальникам. По войску расползлись слухи, начались волнения. Чтобы пресечь разного рода псевдотолкования, я облачился в консульскую тогу и лично выступил перед людьми из списков, подробно рассказав о состоянии дел в нашем войске и необходимости скорейших перемен во благо нашего общего дела. В лоб последовал прямой вопрос – с какой целью делается задуманное разделение. Загнанный в тупик, я честно признался, что вижу единственный шанс продолжить нашу борьбу в том, чтобы попытаться сдержать прорыв Красса и уйти в отрыв к Брундизию. Толпа встретила мою речь с ликованием, что, признаться, стало полной неожиданностью для меня. Люди осознавали, в каком тяжелом положении мы оказались. Более того, подавляющее большинство восставших ожидало перемен, которые подоспели в виде принятого мною решения о разделении войска под Гераклеей. Замученные войной и тягостями, рабы охотно согласились встретиться с римскими легионами, значительно превосходящими их в численности, лицом к лицу. Не нашлось ни одного человека, кто бы бросил свой меч и покинул мое войско, услышав свое имя в списках, поданных деканами. В этот момент я испытывал смешанные чувства. Гордость за людей, которые встали под знамена нашей общей борьбы, сочеталась с горечью непреодолимой потери. Где-то глубоко в душе я чувствовал себя предателем, который бросает своих людей на произвол судьбы. Я прекрасно понимал, что все до одного попавшие в списки рабы – смертники. Несколько раз будто волной на меня накатывало желание бросить все, встать у Гераклеи лагерем и дать Крассу бой. Да пропади оно пропадом! Но я тут же отметал подобную мысль. Красс был слишком силен сейчас, и мой отчаянный ход приведет лишь к нашему окончательному разгрому. Все, что оставалось сейчас, – набраться мужества и смириться, быть военачальником, а не человеком. А для военачальника из всей этой истории оставались сухие факты. Так, по спискам, приготовленным деканами, от нашего войска отделялись ровно девять тысяч восемьсот семьдесят три человека. Гораздо большее число, чем я рассчитывал сперва, когда только прокручивал идею с «найденышами» в голове.
