– Мы же, конечно, прекрасно знаем, как неприлично отмечать день рождения до его наступления, – заворачивал Павлик, – поэтому мы пришли без подарков и тосты у нас будут не о тебе.
– Очень вам признательна, – Аллочка не скрывала язвительности.
– Нет, у Севы есть подарок – он выучил для тебя свою третью в жизни песню, – утешил Олег, а сам стал вынимать некий сверток – у него подарок был.
– А что, Сева уже научился настраивать гитару? – небрежно спросила Алла.
Олег с удовольствием засмеялся.
– Чем ты занимаешься, Аня? – спросил Сева, откинувшись на спинку стула. Они находились рядом и могли разговаривать, не обращая на себя общего внимания.
– Я тренер по ушу.
– Это надо осмыслить.
– Точнее, я была тренером по ушу до вчерашнего дня.
– Ты звезданула воспитанника?
– Немножко сложнее, – Анна вдруг встала и сказала хозяйке: – Я покурю у тебя на балконе.
– Конечно!
Балкон остался приоткрыт. Здесь больше никто не курил. Поднимая через некоторое время рюмку коньяка, Сева глянул в щель и на мгновенье остановился. Даже с его места было видно, что держащая сигарету кисть спортсменки явственно дрожит. Сева подержал коньяк во рту и проглотил. Маскарад дал трещину.
Чем всегда отличался этот круг, так это тем, что в нем никогда не задавали лишних вопросов. Здесь было весело проводить время, аккуратно насмешничать, пикироваться. Представить тут дискуссию о проблеме наркомании, насилия или исповедальный монолог было невозможно. Это был мирок на обочине жизни почти всех, кто сюда входил, – и именно по этой причине их сюда тянуло.
Завтра у них всех начнется последний учебный год. А потом детство, которое и так уже приняло облик облачка, закончится совсем. Как оно закончилось для этой девушки на балконе. Но жизнь, жизнь внутри уже шла и требовала выхода.
Сева пошел в угол и вернулся оттуда с гитарой. Сел и провел по потемневшим стальным струнам. Не узнал привычного аккорда. Хрен с ним.
– До-ождь! – прокричал он и, приглушив барре струны, принялся отбивать нужный ритм. В грудной клетке как будто зародился озон, изнутри весело повеяло стихией.
Звонкой пе-ле-нО-ой напО-олнил нЕ-ебо мАй-ский дОждь.
ГрО-ом!..
Его голос был звонок и силен, он тянул и форсировал ноты, не боясь сорваться или закашляться. Голос был во много раз громче самой громкой интонации в разговоре. И Сева наслаждался этим. Он чувствовал свободу какого-то иного существования и выражения. И ему было очевидно, что для этого выражения нужна сила. Песня должна быть навязана. Спета так, чтобы ни заткнуть, ни перекричать, ни заставить сфальшивить кислой гримасой или аппетитным чавканьем.
Просто берешь и поешь. Это же песня. Все песни – общие. Бери и пой – если можешь.
Анна вернулась и внимательно смотрела в стол.
– Что, за детей приняла?
– Ну по тебе-то я сразу поняла, что начнешь приставать.
– Что ты у нее делала? Что вас может связывать?
– Я первый раз за два года. Нужно было отсидеться где-то.
– Как мы удачно зашли. Тебе не жаль, что мы всех бросили?
– Конечно, нет. Я сейчас не могу этого долго выносить.
– Чего?
– Этих вежливых разговоров ни о чем. Хотя сама большая мастерица. Почему ты запел?
– Я люблю петь. Когда поешь, кажется, что в одно мгновение можно изменить ход своей жизни. Сделать ее более настоящей, что ли.
– Если бы я не услышала твой голос, я бы с тобой не пошла.
– Что ты говоришь такое.
– Ты пел, как имеющий право. Как сильный. Кто тебе сказал, что ты имеешь право делать, что хочешь? Звучать во всю мощь? Вот я – не могу. Я шепчу там, где нужно кричать, – и понимаю это. А ты даже не думаешь об этом – и поэтому теперь ты мой мужчина. Особенному человеку можно то, чего другим нельзя.
– Это соблазнительно звучит.
В черной воде фонтана отражалась луна. Они сидели на лавочке под роскошными липами. Аня – лицом к фонтану. Сева перебросил ногу через сиденье, чтобы крепче прижать девушку. Его уже опухшие больные губы почти касались то ее щеки, то уха. Было странно думать, что семь часов назад он ее не знал. Было странно, что ей наплевать на изъяны тянущихся к ней губ.
– Ой, пусти-ка на минуточку. – Через две минуты она вернулась, одергивая платье. – Пописать отходила.
– Да я понял уж, – Сева усмехнулся, поскольку сам – терпел. – Пытался как раз представить на твоем месте Аллу. Можешь себе представить писающую в парке Аллочку?
– Ха-ха-ха…
– Ты же мне расскажешь, что у тебя за история?
– Да, Сева, расскажу. Но только не сегодня, хорошо? Завтра, – она скользнула смелой рукой под его жилетку, не без удовлетворения погладила его торс, подняла на Севу глаза. Он впился ей в губы.
Он шел домой по пустой улице на нетвердых ногах, его немного колотило. Пальцы пахли ее телом. В голове он повторял цифры телефона, который было некуда записать. Ловил себя на том, что совершенно не может представить ее лица. Мгновеньями ему становилось страшно оттого, что он может не узнать ее завтра.
4
Анна была существом из нового большого мира, в котором мысли долго не задерживаются в головах, они быстро передаются порывами и поступками, пусть даже гнусными. Она была жрицей честной и свободной жизни, предназначенной только для смелых людей. Она, всегда одетая, как главная героиня в европейском кино, несла себя по улице Ленина, мимо хлебного магазина, киоска, детского садика, продавцов вареной кукурузы. Ей сигналили машины, и это было закономерно. Ее жизнь была на виду.
Медлительному, углубленному в себе Севе, который привык искать ответы, нравилось видеть ее со стороны. Он впервые видел человека, который настолько зримо присутствует в этом мире. Как он решает вопросы в одно касание – и идет дальше. Кажется, что идет дальше. Даже возникает искушение думать, что вот она вся, как на ладони. Так думают ребята из сигналящей иномарки. И она не против, когда о ней так думают.
У него возникало ощущение, что он смотрит на нее из мрака. Что его-то как раз практически невозможно рассмотреть в ландшафте или выделить среди прохожих. Он знал, что его можно рассмотреть только с очень близкого расстояния. А ее видно отовсюду. Что это за стрижка? Что это за белое пальто, фиолетовые колготки, полосатые перчатки с обрезанными пальцами? Где ты взяла эти вещи? Откуда они вообще берутся?
Сева стал подводной частью ее жизни. В то время как у нее самой никогда не было подводной части. Они запирались в ее комнате, в соседней – но все равно, что в далекой деревне, – жила бабушка. Почти не было мест, где они могли бы появиться вместе. Но везде, где она могла появиться, она появилась. Зашла однажды за ним домой, легко пройдя по заблеванному подъезду, испугав маму в халате. Однажды пришла с ним в его маленькую компанию отмечать Новый год. Оделась в вечернее платье. Она держала бокал с шампанским двумя пальцами, а школьники выглядели школьниками.
