Осенью 1919 г. из штаба Главнокомандующего был разослан циркулярный запрос в штабы армий по поводу отношения к офицерам, перешедшим из Красной армии и указывалось на существующую ненормальность сурового к ним отношения. Донским командованием еще в начале 1919 г. было изложено мнение на этот счет, сводившееся к тому, что офицеры белых армий не должны смотреть на своих собратий, принужденных служить в советской армии с точки зрения «непогрешимых судей». Считаясь с принудительной системой службы офицеров в советской России, с террором, с системой заложников и с системой поруки, нужно смотреть на громадное большинство советских офицеров как на лиц, вынужденных к этой службе обстоятельствами
[566].
Поступление в полки офицеров, ранее служивших в Красной армии, никакими особыми формальностями не сопровождалось. Офицеры, переходившие фронт, большею частью отправлялись в высшие штабы для дачи показаний. Таких офицеров было не так много. Главное пополнение шло в больших городах. Часть офицеров являлась добровольно и сразу. а часть после объявленного призыва офицеров. Большинство и тех, и других имели документы о том, что они в Красной армии не служили. Все они зачислялись в строй, преимущественно в офицерские роты, без всяких разбирательств, кроме тех редких случаев, когда о тех или иных поступали определенные сведения. Часть «запаздывающих» офицеров, главным образом высших чинов, проходили через особо учрежденные следственные комиссии (судные).
Отношение к офицерам, назначенным в офицерские роты, было довольно ровное. Многие из этих офицеров быстро выделялись из массы и назначались даже на командные должности, что в частях Дроздовской дивизии было явлением довольно частым. В Корниловской дивизии пленные направлялись в запасные батальоны, где офицеры отделялись от солдат. Пробыв там несколько месяцев, эти офицеры назначались в строй также в офицерские роты. Иногда ввиду больших потерь процент пленных в строю доходил до 60. В частях Дроздовской дивизии пленные офицеры большею частью также миловались, частично подвергаясь худшей участи — расстрелу
[567]. То же свидетельствует и ген. Штейфон: «Офицеры, перешедшие от большевиков или взятые в плен, если они не были коммунистами, решительно никаким репрессиям не подвергались. Все они для испытания назначались рядовыми в строй и после небольшого искуса уравнивались в правах с остальными офицерами полка. Что касается пленных и мобилизованных офицеров, то в своей массе они доблестно воевали, а когда приходилось — умирали»
[568].
С сентября 1918 по март 1920 г. было предано суду (чьи дела дошли до Главнокомандующего) около 25 генералов, из которых 1 был приговорен к смерти (приговор не утвержден), 4 к аресту на гауптвахте и 10 оправдано. Наказание заменялось арестом на гауптвахте и в важных случаях разжалованием в рядовые, причем к декабрю 1919 г. все разжалованные были восстановлены в чинах
[569]. Например, генерал-лейтенант Л. М. Болховитинов, как и Сытин, и многие другие, перешедший из Красной армии, был судим и разжалован и послан рядовым на фронт. Свое разжалование он переносил с большим достоинством. В Крыму он был восстановлен в чине
[570]. Приказом 29 апреля 1920 г. Врангель освобождал от всяких наказаний и ограничений по службе воинских чинов не только перешедших из Красной армии, но и тех. кто при взятии в плен не оказывал сопротивления.
Роль офицерства в армии
Офицеры-добровольцы сражались с исключительным мужеством и упорством, что были вынуждены вполне признавать те их противники, кому приходилось непосредственно встречаться с ними в бою. «В составе Астраханской дивизии (речь идет о бое с пехотной дивизией ген. Виноградова на ст. Гнилоаксайской во второй половине ноября 1918 г.) преобладали офицеры-добровольцы, действовавшие в качестве солдат. Они дрались исключительно упорно: раненые не выпускали оружия из рук, пока в силах были держать его. Руководя боем, я наткнулся на трех раненых офицеров. Обнявшись, они тяжело шагали и из последних сил тянули за собой пулемет «кольт». Увидев меня, они упали на землю, и один из них, раненный в живот, судорожно припал к пулемету. Он успел открыть огонь и убить лошадей подо мной и моим ординарцем. Но мы с ординарцем бросились на них, и развязка произошла очень быстро… Я видел, как офицеры-белогвардейцы, действовавшие в качестве рядовых солдат, с винтовками наперевес бросались на наших кавалеристов, кололи штыками их лошадей… Упорнее и дольше всех дрались гвардейцы личной охраны, защищая штаб корпуса и своего генерала. В плен они не сдавались, каждый дрался, пока мог держать в руках оружие. Все они были вырублены… Начался жаркий бой. Офицеры дрались яростно и в плен не сдавались. Раненые либо кончали жизнь самоубийством, либо пристреливались оставшимися в живых. Особо упорно оборонялись офицеры, сбившиеся у штаба бригады (речь идет о бригаде ген. Арбузова), вокруг черных знамен с двуглавыми орлами»
[571]. «Держаться далее в бронепоездах было нельзя. Вооружившись винтовками, штаб корпуса (речь идет о гибели 1-го Кубанского корпуса 21. 02. 1920 г. у Белой Глины) и команды бронепоездов во главе с генералом Крыжановским и инспектором артиллерии генералом Стопчинским во главе по занесенному снегом полю стали отходить от железнодорожного полотна. Они сразу же были окружены красной конницей. Несмотря на совершенно безвыходное положение, белые не сдавались и старались пробиться в степь. Красным хотелось захватить окруженных живыми, но после того, как несколько атак было отбито и они понесли большие потери, пришлось отказаться от этой мысли. Конница отошла, а вперед были выдвинуты пулеметные тачанки, открывшие огонь по кучке белых. В 2–3 минуты огонь скосил всех. Тогда вновь бросилась конница и зарубила тех, кто был еще жив»
[572].
На офицерском самопожертвовании во многом и держалось Белое движение. Этим фактором, главным образом, объясняется то обстоятельство, что малочисленная Добровольческая армия целых три года смогла выдерживать напор многократно превосходящих ее по численности и вооружению красных войск и даже одерживать над ними блистательные победы, пока это превосходство не стало абсолютно подавляющим. «В области военной, — признавал Фрунзе, — они, разумеется были большими мастерами. И провели против нас не одну талантливую операцию. И совершили, по-своему, немало подвигов, выявили немало самого доподлинного личного геройства, отваги и прочего». И — еще определеннее: «В нашей политической борьбе — кто может быть нашим достойным противником? Только не слюнтяй Керенский и подобные ему, а махровые черносотенцы. Они способны были бить и крошить так же, как на это были способны мы
[573]. Подчас уважение к мужеству офицеров приводило даже к таким эпизодам. В начале декабря 1919 г. при отступлении от Харькова от 3-го Корниловского полка остался только сводный батальон в 120 ч и офицерская рота в 70 ч. При попытке прорыва через лес батальон был скошен, в живых осталось 16 ч, но когда со штыками наперевес пошла в атаку офицерская рота, донеслась команда: «Товарищи, расступись, офицера идут!», и рота прошла сквозь безмолвный лес
[574].
