Офицеры стояли на крышах наших площадок. Я тоже забрался на крышу нашей кабинки, откуда этот вид расстилался особенно отчетливо. И, смотря на эту толпу, убегающую назад, испытывалось чувство гордости за то, что мы идем, несмотря ни на что, навстречу врагам. К поручику Л. подбежал командир лейб–казачьего полка. Мы остановились.
— Обстреляйте, пожалуйста, их артиллерию — она стоит за той деревней. Для наших солдат это очень важно, и вы достанете их лучше других…
Мы повернули пушки на борт и стали стрелять по указанному направлению. Мы работали по видимой цели. Снаряды наши разрывались удачно; видно было, что мы, начинаем их серьезно беспокоить. И конечно, вскоре последовал с их стороны ответ: началась артиллерийская дуэль. Выпустив снарядов двадцать, мы поехали дальше. Иногда живой поток людей захлестывал и второй путь, так что нам приходилось останавливать поезд. С большим трудом расчищали нам путь — медленно и неуклонно двигались мы вперед.
Я встал опять на крышу нашей площадки. Живая лента людских повозок извивалась змеей, которой, казалось, не было ни начала ни конца. И вдруг над нами просвистела первая шрапнель, а вслед за нею тяжелый снаряд врезался сейчас же за последним вагоном нашего поезда в густую толпу людей. Прицел был взят верный.
Мы пошли вперед — и следом за нами, иногда опережая нас, продолжали летать шрапнели и бомбы, и каждый раз люди конвульсивно сжимались, кони неслись вскачь, повозки поворачивались вбок. Мы встретили несколько легких бронепоездов, обогнули цементный завод и вошли на станцию Гайдук. Там узнали мы, что связь с Тоннельной порвана и что дальше идти невозможно. Начальник бронепоездов, полковник И., предписывал нам пропустить в Новороссийск все легкие бронепоезда, стоявшие на станции Гайдук, и уйти через час после ухода стоявшего там тяжелого бронепоезда.
18 марта. Севастополь. Крымские казармы. На станцию полетали неприятельские снаряды; это был почти ураганный огонь. Один за другим ушли легкие поезда «Орел» и «Атаман Самсонов», ушел первый тяжелый отдельный бронепоезд, и мы остались одни под этим убийственным огнем. Мы должны были простоять под этим огнем целый час. Разрывающиеся снаряды засыпали наши площадки осколками и мелким щебнем. Мы продолжали стоять, отстреливаясь от неприятельских батарей только одной из пушек на площадке «Товарища Ленина», так как наша пушка не могла быть повернута под достаточным уклоном: расположение наших батарей было слишком невыгодно.
Поручик Л. вошел в нашу кабинку. Я лежал на койке и старался задремать. Но каждый выстрел «Ленина» сотрясал настолько весь поезд, что сделать это мне не удавалось.
— Почитайте мне из ваших записок о взятии Ростова, — сказал Л.
Я вынул тетрадь из кармана шинели и стал читать. Артиллерийский огонь продолжался. Снаряды рвались с равными промежутками один от другого, и к ним мы уже привыкли. Но вот один рванул с особенной силой, так что все задрожало вокруг. Он попал в угол нашей кабинки, снеся железную обшивку и скобу железной лестницы на крышу. Я прекратил чтение.
— Попади на четверть аршина правее — мы бы все взлетели на воздух, — сказал кто‑то.
— Да, там стоит ящик с динамитом, — сказал поручик Л.
Но мы продолжали стоять до получения нового предписания — идти в Новороссийск, обстреляв по дороге одну из батарей.
19 марта. Севастополь. Казармы. Мы проехали назад, медленным ходом, около версты. Повозки, отдельные части войск продолжали, все ускоряя темп, лететь к Новороссийску. Это было не отступление, а бегство. Рядом с нами оказался какой‑то Корниловский полк. Командир полка быстро подбежал к комброну.
— Я приказываю остановиться и пропустить корниловцев вперед! — закричал он, подходя к нашему командиру.
И несмотря на указание, что нам предписано идти назад и найти позицию для обстрела батареи, а это место совершенно было неподходящее, пришлось подчиниться силе и ждать, пока эта масса не пройдет дальше.
И опять, стоя на неудобном месте, благодаря произволу командира полка, мы подверглись ожесточенному обстрелу, не имея возможности отвечать как следует сами. Снаряд угодил в другую площадку и зажег ящик с зарядами; еще немного — и взорвались бы снаряды, лежащие неподалеку. Корниловцы уже прошли — по соседнему пути двигалась новая масса людей, тесно прижимаясь к нашему поезду. Получилось сведение, что в Гайдуке уже большевистская кавалерия: станция была занята ими.
Надо было тронуться и нам — и наконец найти позицию, чтобы послать врагу прощальный привет. И вдруг произошло что‑то, что заставило застонать всю эту людскую массу каким‑то звериным стоном: по соседнему пути большевики пустили в Новороссийск паровоз без машиниста — брандер. Брандер летел, развивая все большую скорость, стремясь под уклон: спасения не было. Люди, повозки пробовали двинуться в сторону, но паровоз, ломая все на своем пути, перерезая лошадей, калеча людей, изламывая повозки, ворвался в эту сплошную людскую массу и прорезал ее как будто бы без всякого сопротивления. Через несколько секунд паровоз был уже далеко; а рядом с нами лежало до полутораста зарезанных лошадей, искалеченных людей, изломанных повозок, которые втиснулись частью под наш состав.
— Мерзавцы! — кричал какой‑то мужчина, в исступлении сжимая кулаки.
Кругом была кровь, ужас и отчаяние. С большим трудом вытащили мы обломки повозок и тела лошадей из‑под наших площадок и поехали к повороту, откуда мы могли обстреливать неприятельскую батарею. Мы нагнали опять какую‑то Корниловскую часть.
— Куда прешь? — закричал корниловский офицер, размахивая револьвером перед носом нашего командира.
— Я покажу тебе, как драпать… Остановиться сейчас же, не то застрелю.
Поручик Л. побледнел от гнева и негодования. Я не слышал, что произошло дальше; слышал только его первые слова:
— Вы не смеете так обращаться к офицеру и командиру поезда… — на что корниловец, кажется пьяный, закричал, снабжая свою реплику русскими ругательствами:
— Наплевать мне на вашего командира… Солдаты! Подложить под поезд шпалы и остановить…
Корниловские солдаты бросились к поезду и подложили под колеса штук шесть шпал. Было ужасно смотреть на эту картину. Это было ярким воплощением той анархии, которая разъела нашу армию. Любой офицер, вооруженный револьвером и имевший команду солдат, смешивал все распоряжения и весь план и, оскорбляя другого, расчищал себе путь к бегству.
Прошло довольно много времени… Доблестные корниловцы были уже далеко, и мы могли вынуть шпалы и пойти дальше. Мы стали на повороте и начали стрелять. С какого‑то судна пустили по большевикам несколько тяжелых снарядов из дальнобойных орудий. Кругом же не было никого из наших частей: все пути были свободны. Мы оставались одни, последние, без связи и без поддержки. В лесу, неподалеку от нас, скапливалась большевистская кавалерия. Мы открыли по ней стрельбу из пулеметов. Было ясно, что великое отступление к морю кончилось.
По путям шла только подрывная команда с двумя полковниками, взрывавшая последние пути. Мы посадили команду на площадку, а полковников взяли в свою кабинку. По путям шла вся в крови и израненная древняя старушка, бормоча что‑то несвязное; мы посадили ее в соседнюю кабинку. Ждать больше было нельзя.
