– Да, да! Когда?
– Сейчас. Можете опоздать на работу?
– Могу. Приходите.
Она услышала его шаги на лестничной площадке и открыла дверь. Видимо, стояла в прихожей.
– Что случилось? – повторила, вглядываясь в его лицо.
– Здравствуйте, Эмма. Может, присядем?
– Да, да… Извините! Здравствуйте! Я совсем уже… Не могу спать, хожу как зомби, голова совсем не варит. Может, кофе? Проходите в комнату.
Шибаев прошел. Уселся на диван.
– Кофе? – повторила Эмма.
– Нет, спасибо. Сядьте, Эмма.
Она опустилась в кресло напротив, не сводя с него напряженного взгляда.
– Вы знали, что Варга погиб?
Эмма беззвучно ахнула.
– Как погиб? Откуда вы знаете?
– Я был у него на работе и говорил с женой. С вдовой.
– Господи! Я ничего не знала! Когда?
– Одиннадцатого июня его сбила машина.
Эмма побледнела.
– Когда вы общались с ним в последний раз?
– В мае. Я позвонила… Я же вам говорила! Седьмого мая, кажется. Она ждала его во дворе, и они подрались. А потом он позвонил…
– Вы ничего об этом не говорили.
– Стыдно было. Понимаете, она лупила его по морде… Ужас! Я уже не рада была, что позвонила. Испугалась, что она и меня тоже подстережет где-нибудь, от тени шарахалась…
– Что он сказал, когда позвонил?
– Что не сможет прийти, уезжает в командировку. Больше не звонил. Я еще удивлялась…
– И с тех пор вы его не видели?
– Нет! Честное слово! А эту машину нашли?
– Она числится в угоне. Эмма, я должен спросить… Отвечать честно! Вы действительно не знаете, что происходит вокруг вас? Вы все мне сказали? Может, это как-то связано с вашим мужем? Долги?
– Все! – она прижала к груди руки. – Честное слово! Не было долгов. Знаете, я даже думала, может, это он… Толик нанял того человека…
– Зачем?
– Не знаю! – в отчаянии вскричала Эмма. – Я уже не знаю, что думать!
– Он ничего вам не передавал? Скажем, на сохранение?
– Передавал? – с недоумением переспросила она. Помотала головой. – Ничего не передавал. Что он мог передать! Да он с меня тянул! На стол накрыть, коньяк, красная рыба… И хоть бы на копейку что принес, алкаш! – она передернула плечами. – Так ему и надо! Наверное, я не одна такая была, дура! Надо было пойти к его начальству и пожаловаться. И будь что будет. И вообще, я продам бизнес, не хочу больше! Не получается у меня… как осталась одна… – Она закрыла лицо руками и заплакала.
Шибаев молча смотрел на плачущую Эмму. Верил ли он ей? Варга ничего ей не передавал, тут она не врет. А вот насчет того, что ничего не утаила, были у него некоторые сомнения. И тут возникал вопрос: было ли это связано с бывшим любовником? Он не мог представить себе, что именно она могла утаить, равно как не имел ни малейшего понятия, связан ли следивший за ней с погибшим Варгой. Возможно, эти эпизоды никак не связаны.
– Эмма, вы все мне сказали?
Женщина продолжала рыдать, словно не услышала вопроса. Алик Дрючин любит повторять, что слезы – их оружие и защита, когда нечем крыть, начинают давить на жалость. Шибаев поднялся и отправился в кухню за водой. Принес чашку, тронул Эмму за плечо. Она, всхлипывая, сделала пару глотков.
– Вы его больше не видели? – спросил он. – Того, кто ходит за вами.
– Нет. С тех пор, как вы… его не было. Что мне делать? – Она смотрела на него взглядом маленькой наивной девочки, своими синими глазами, удивительно красивыми и заплаканными, и Шибаев снова вспомнил опытного Алика. Что-то тут не то!
– Вам ничего не угрожает, Эмма. Я рядом, и если что… Не бойтесь. И еще раз подумайте, ладно? Может, было что-то, чему вы не придали значения.
Она проводила его до двери, заплаканная, с потекшей тушью, несчастная. Самое время пожалеть, утешить, приголубить… Остаться на ужин и вообще. Какой, к черту, ужин, Ши-Бон! Утро на дворе. Размечтался.
Он сжал ее плечо и выскочил из квартиры…
…Если бы хоть знать, где его искать, думал Шибаев. Муж ни при чем, долгов нет, Варга погиб; ни звонков, ни писем. Какая-то стерильная обстановка. И вместе с тем что-то должно быть… Не может не быть. Или может, и тогда икс – лишь ее воображение… Как сказал Дрючин, кризис среднего возраста одинокой и невостребованной девушки. Шибаев испытывал острое недовольство от мелкости и ничтожности дела, от плачущей Эммы, от себя, от отсутствия подвижек. И вообще от жизни. Как тут прикажете работать?
Что же она скрывает? Почему? Боится его, Шибаева? Больше, чем икса?
…Около семи вечера он занял наблюдательный пункт наискось от салона Эммы. Уселся на лавку и достал газету. В зале горел свет, и он видел Эмму и бабу Аню как на сцене. Клиентов не было. Они сидели на диване, пили чай и разговаривали. Потом баба Аня засобиралась домой, начала одеваться. Они постояли на пороге – их голоса звонко раздавались на пустой улице. Наконец баба Аня ушла, и Эмма осталась одна. Шибаев видел, как она расхаживает по залу, прибирает на стеклянных полках с разноцветными флаконами и баночками, собирает какие-то бумаги и складывает стопкой на столе, собирает полотенца и выносит в подсобку. Он подумал, что нужно спросить, почему у них нет штор, видно как на ладони. И место нелюдное, и темнеет рано. Мало ли…
Она появилась на пороге в семь тридцать. Оглянулась по сторонам и быстро пошла, почти побежала, за поворот на центральную улицу. Он неторопливо поднялся и двинулся следом, стараясь не упустить ее из виду в быстро надвигающихся сумерках. Было у него щемящее чувство упущения чего-то мелькнувшего в сознании и ускользнувшего прочь. Какая-то мысль пыталась пробиться, догадка, идея… «осенение», как говорит Дрючин: «Меня постигло осенение насчет проблемы», – да так и не пробилась. Он чувствовал, что было что-то… было! Мелькнуло и исчезло. Он вспомнил головы в витрине… Казалось, они смотрели на него, пока он там крутился. Немые свидетели… Он ухмыльнулся.
Он проводил, вернее, сопроводил Эмму до ее дома, подождал, пока она откроет дверь и нырнет в подъезд. Посидел на лавочке в темном уже дворе, разглядывая ее горящие окна, и отправился восвояси. Улица была пустынна. Начал накрапывать нудный и холодный осенний дождь; лицо его стало мокрым, и он утерся носовым платком. Влага проникала за ворот; и скоро он почувствовал, что продрог.
Ему показалось, что сзади кто-то идет. Он почувствовал не столько звук, сколько взгляд, упершийся в затылок – чутье у него было звериное. Тут же появилось в загривке терпкое ощущение вставших дыбом волос. Он свернул к стене дома, остановился и зашарил в карманах плаща, давая тому возможность пройти мимо. Миновала минута, другая, но никто так и не появился. Улица по-прежнему была пуста; дождь усилился, на асфальте с шорохом вздувались крупные белые пузыри.
