А утром и вечером умывается в туалете аккуратно, как кошка лапкой, чистит зубы. Полотенчико стирает тут же и сушит на ручке кресла.
Снимает седой шиньончик, расчёсывает и заплетает крысиную косичку на ночь. Подолгу втирает в руки крем и массирует их сильно, как будто разрабатывает.
И поняли: некуда старушке идти-то. Нет у неё дома. Что ж, такая на вокзале не первая и не последняя, дело житейское. Как водится, со временем подсели, расспросили.
Схема была знакомая и распространённая, откатанная до блеска. Предприимчивая внучка с мужем и собакой. Риэлтор – нотариус – доверенность, подсунутая без очков… И – будьте добренькие, с вещами на выход. Пшла вон, старая сука.
Только и дали старушке собрать бельё и что-то из тёплой одежды в корзину, которую Дора Тимофеевна держала в камере хранения. Что ж, не звери: на носу зима.
Вот эта самая старушка и явилась нашему Туалетному Утёнку в образе ангела-хранителя. Потому что она была никакая не профессор марксизма-ленинизма, а учитель сурдоперевода, с многолетним стажем. Ну?! И вы после этого скажете, что чудес на свете не бывает?
До пенсии в первую половину дня Дора Тимофеевна преподавала артикуляцию и мимику в спецшколе. А после обеда спешила на местное телевидение. Там, в уголке экрана, она сопровождала энергичными жестами новостные и разные другие важные передачи, и даже нашумевшие фильмы.
Поэтому у неё были такие гладкие и блестящие от крема ручки. Она за ними ухаживала по многолетней привычке, уже автоматически. И, оставь её в лесу на экстремальное выживание – она бы и там, кажется, мазала руки каким-нибудь одуванчиковым молочком.
Ведь руки для сурдопереводчика – это главный инструмент, как лицо у актёра.
– Мы даже, бывало, – рассказывала старушка, – в перерыв чай пьём. Чашку в туалете сполоснём – и сразу жирным кремом. Потому что кожа была в контакте с водой. Это уже в крови у нас.
Старушке выделили коечку рядом с девочкой в комнате матери и ребёнка. И наша Стеллочка оказалась, ну до того смышлёным ребёнком – сердце радовалось!
Широко распахнув ореховые глазки, смотрела жадно, не отрываясь, не моргая, на гибкие, взмахивающие крыльями руки Доры Тимофеевны. И сама в ответ взмахивала и трепетала ручонками, как крылышками.
Потешно прижимала ладошки к груди, строила из пальцев ведомые только им двоим фигурки, домики, полочки. Старательно вытягивала, шевелила губёшками, повторяя движения старческого округлявшегося рта.
Дора Тимофеевна не могла нахвалиться на ученицу. Тем временем я подключила юриста, накатала на целый подвал разгромную статью под названием «Как пёс безродный» – о выбрасываемых на улицу стариках. К счастью для Доры Тимофеевны, на того оборзевшего нотариуса у прокурора давно был большой зуб…
Внучка, с мужем и собакой, с треском вылетела из квартиры и улепетнула в соседний город, от греха подальше. Буфет, на радостях, объявил санитарный день – и мы устроили грандиозные проводы Доры Тимофеевны. Ведь мы успели полюбить всей душой. Вокзал, знаете, как рентген, сразу просвечивает, хороший человек или плохой. Вокзальное житьё-бытьё мгновенно сближает и роднит.
Дора Тимофеевна сразу и безапелляционно заявила, что берёт с собой нашего Утёночка: продолжать уроки чтения по губам. А также преподавание русского языка и математики, и географии – и хороших манер для девочки.
В конце концов, хватит Стелле жить на вокзале. На первый взгляд – залюбленной, купающейся во всеобщем внимании и баловстве… А, в сущности, никому не нужной, существующей в антисанитарных, абсолютно не подобающих для воспитания ребёнка условиях.
Как её ни берегли, к своим пяти годам бедная Стеллочка насмотрелась такого, чего обычный человек не увидит за всю жизнь. К счастью, грязь к ней не приставала… Но кто знает, как аукнется в дальнейшем? Она ведь не игрушка, а живой человек.
Из диатезного губошлёпика с замурзанной рожицей, из карапузика с толстыми ножками иксом, Утёночек превращалась в прехорошенькую девочку с большими ореховыми глазами.
И такой умненький, выразительный, кроткий, говорящий и заглядывающий в самую душу взгляд у неё был – какой бывает только у оленят или щенков. И ещё у немых пятилетних девочек.
Я в эти дни завязывала с холостяцкой вольницей и уезжала к мужу, аж на Дальний Восток. Тётя Катя пошла на повышение и занимала должность администратора вокзальной гостиницы. Я отозвала её в сторону.
– Тёть Кать, как хотите. Девочке надо делать документы. О ней знают люди, которых язык не повернётся назвать людьми. Под которыми земля по неизвестным причинам до сих пор не сгорела и не провалилась. Вы понимаете, о ком я. Человек, наша Стеллочка, есть – но её нет, понимаете? Понимаете, как это страшно, опасно?
– Думаешь, дура? У самой сердце изболелось. Да что же делать?! – крикнула в ответ тётя Катя. – Там такие деньги крутятся, что я со своими койкоместами – ноль, пустое место! Ведь нельзя её засвечивать, нельзя. Это ж сколько масляных лап к ней сразу потянется! Это в лучшем случае её за границу в бордель переправят. А так, страшно ж подумать, сколько извращенцев вокруг. Люди в Бога перестали верить. – Она истово перекрестилась, чтобы показать: она-то, тётя Катя, в Бога верит. И сказала умоляюще:
– Пусть хоть подрастёт маленько, оперится наш Утёнок, наберётся силёнок. Потихоньку с Дорой поживёт, поумнеет…
– Та-ак. Стало быть, в наши края вернулась? Снова в разведёнках? Ох, пропащая душа, вертихвостка. Уж седая, а ума нет. Жалкая ты.
– Да, тётя Катя, – перевела я неприятный разговор. Повела рукой вокруг:– Это уж у вас не вокзал, а прямо операционная какая-то. Даже боязно.
– А у нас наверху самый настоящий операционный зал, – похвасталась тётя Катя. – В смысле, сами пассажиры операции проделывают, сами себя обилечивают. Сами закажут, сами оплатят, сами распечатают. Самообслуживание, по последнему слову техники. Компьютеры, вай-фай, принтеры, банкоматы, размен валюты.
В кассы только уж если совсем безграмотные, бабки деревенские. Вальку-то, кассиршу, вредину, помнишь? К ней, бывало, без шоколадки не сунешься даже по знакомству. На днях плакалась: сокращают.
– Тёть Кать, вы лучше про Стеллу. Ведь я её с той поры и не видела. Как, что, не томите: всё ли у девочки хорошо?!
– У-у, про Стеллу, – тётя Катя значительно поджала губы. – Это тебе не по зубам, газетчица. Это роман можно писать, да никто не поверит. Ладно. Времени у меня до конца смены вагон и маленькая тележка… Возьми в буфете красненького, не жмись. Стелла, значит…
И – потёк разговор под вино с говорящим названием «Молоко любимой женщины». Не зря красноречивая тётя Катя книги читала – как по писаному рассказывает.
…Дора хвалила свою ученицу. Говорила, был бы у Стеллы язычок – прямиком в МГУ. Только ведь у нас без бумажки ты – какашка.
Аптекарша всё сулила, мол, выправит документ. А сама, выдра, время тянула: тоже свою корысть имела, тоже свои планы на бедного Утёнка.
