Само собой, долгими больничными вечерами разговариваем о маленьких существах, которые незримо живут среди нас. У кого куда бьет ножками, как переворачивается. Только у одной из нас ультразвук определил пол ребенка. Прочие гадают: по лунным месяцам, по «крови», по мудреной японской системе, просто крутят нитку с иголкой…
Сегодня на освободившуюся койку положили Катю. Из-за сильного токсикоза, что редкость во второй половине беременности, она истощена, лицо голубоватое. В рот крошки не может брать. Видя, как мы пьем чай, зажимает рот и корчится в рвотных позывах: а рвать-то нечем. Наши чаепития переносятся в буфет.
К Кате каждый день приходит свекровь с кружкой овсяного киселя, кормит сноху с десертной ложечки. Кате назначили питательные уколы, глюкозу, успокоительное.
Тема разговоров, само собой, переходит на токсикозы. Одна мясо на дух не переносила. Другая молока в рот не брала. А у третьей была аллергия на… собственного мужа. Ну, вот как придет муж с работы, она только посмотрит на него – и готово, зажав рот, несется в ванную. Муж обижался, свекровь поджимала губы. А спустя некоторое время как рукой сняло. Бывает же такое.
Кормили здесь ровно столько, чтобы не протянуть ноги от голода. В этом отношении глазовские больницы от южных отличались примерно как рестораны от комплексных столовок… То есть, конечно, если попросишь, разбитная громкоголосая, из благодарненских казачек, буфетчица Маша набухает полную тарелку водянистого творога, серой перловки или красивых хлебных котлет…
«Фу, девочки, меня сейчас стошнит…»
В соседней двухместной палате лежат черкешенки. Каждый вечер их навещает многочисленная шумная родня. Громко переговариваясь и смеясь, топают по коридору: несут кастрюли, термосы. Из палаты плывут умопомрачительные запахи.
Когда становится совсем невмоготу (что муж-студент, при пустых полках в магазинах, принесёт в передаче?), можно заглянуть как бы невзначай: «Медсестра не у вас?» Они, чернявые, полные, с поясницами, туго обвязанными пуховыми шалями, внимательно смотрят на мой живот. Приглашают:
– Садись с нами.
– Ну что, вы, нет, нет.
– Не отказывайся. Не ты хочешь – ребенок. Вон какая худая. Как рожать будешь?
В кастрюле – обжигающе горячие шашлыки, заправленные чудовищным количеством домашней аджики, зелени, пряностей.
– Ты не любишь киндзу? Ты ничего не понимаешь. Вот так сверни в пучок, обмакни в соль. Ребенку полезно, витамины. Мальчика хочешь?
– Девочку.
Смотрят недоверчиво, даже – презрительно. Как это можно хотеть девочку? Говорят, в тамошних роддомах традиция: когда женщина-мусульманка родила, нянечка спешит в вестибюль к родне. Если приносит весть, что родился мальчик, ей дарят 50 рублей (старыми, доперестроечными деньгами). Если девочка – хватит и 25.
В одной из палат лежит восьмидесятилетняя бабушка, кабардинка, с кистой. У неё что-то с ногами, не встаёт. Вечером каждую пятницу приезжают два её сына на шикарной иномарке (по тем временам воспринималось, как нынче космическую ракету в личном пользовании иметь). Сцепляют руки «стульчиком» и сверхбережно несут к выходу. Что-то ласково ей приговаривают, укутывают, усаживают на заднее сидение. В понедельник утром возвращают.
Не знаю как сейчас, а тогда в местных вузах, особенно медицинских, свирепствовал блат. Учились не самые умные, а самые богатые. По этой причине все старались лечиться и рожать только в «русских» больницах. Из аулов привозили под двери роддома рожениц буквально в последний момент, «когда головка пошла» – чтобы, не приведи бог, не развернули обратно к акушерским нацкадрам. Знали: у русских докторов не только светлые головы и золотые руки, но и отзывчивые души – не откажут.
У нас в палате самая молоденькая, почти ребёнок – армянка Сусанна. У неё милое, пушистое имя Шушаник. Но быть Сусанной нравится больше. Она из карабахской деревни, сирота, родителей убили. Я с недоверием смотрю на эту смуглую прелестную девочку: неужели она видела, как у людей выкалывали глаза, сжигали живьем?.. Рассказывают, в ту зиму, когда произошло землетрясение, в Азербайджане по этому случаю объявили народные гулянья. Неужели и это правда?
Соотечественники не оставили Сусанну. Вывезли сюда, в Кисловодск, выдали замуж за хорошего парня – армянина, разумеется. Устроили на приличную работу. Ну почему, если с русским случается беда, он всегда остаётся с ней один на один?
Моя соседка по койке, прозрачная длинноножка Ленка, еще настолько юна и наивна, что с трогательной доверчивостью выдает четвёртой палате страшную тайну: у неё муж-дезертир. Дал взятку и по уговору с военкоматом должен исчезнуть из города на два года, чтобы ни одна живая душа не видела.
Целые дни он проводит в душной полуподвальной комнате, согнувшись над вязальной машинкой. Вяжет цветные хлопчатобумажные и шерстяные колготки, они среди курортных дам нарасхват.
Погулять во дворик выходит ночью. Единственное развлечение – видики да молодая жена.
– Доразвлекались, – хлопает себя по круглому животику Ленка.
Больница расположена на горе. Рядом через ложбину – карачаевский посёлок. Добротные двух- и трёхэтажные каменные дома, высокие ограды из булыжника. Еще нет шести утра, мы с украинкой Людой стоим у окна.
Мне не спится из-за хронического сосущего чувства голода, а у нее почки, колют пенициллин. Нам хорошо видно, что происходит в ближнем дворе. Мечется черноволосая женщина в платке, телогрейке, татарских галошах на босу ногу. Вот выпускает в загон целое стадо блеющих баранов и двух ослиц. Так вот кто не даёт спать нам по утрам своими мерзкими криками!
Тем временем женщина вилами надергала из стога сено. Схватила вёдра и скрывается с ними, то под навесом, то в подвале. На полчаса двор пустеет.
Затем из подземного гаража выкатывается лакированная «девятка». В неё величаво садится дама в элегантном кожаном пальто, с высокой прической. Трудно узнать в ней ту мечущуюся женщину с испачканными в навозе ногами.
– Молодцы, люблю, – уважительно говорит Люда, сама очень домовитая и чистоплотная. – А то есть такие: до полудня дрыхнут, а потом шипят, соседи, мол, с ног до головы в золоте ходят.
Окна заменяют нам телевизор. Одно выходит во двор перед роддомом. Наблюдаем, как многочисленное местное семейство на нескольких машинах почтительно встречает молодую женщину с младенцем.
– Вот приедет она домой, – комментирует кто-то, – и всё почтение к мамочке ку-ку. Разом впряжётся в обыденные дела, а их без неё накопился воз и маленькая тележка. Никаких нежностей, никаких поблажек. Врачи говорят, что молодой матери нужно больше отдыхать, спать. Как бы не так.
Дом должен быть в чистоте, скотина ухоженная. Муж обстиран-накормлен – ублажён. А как ты с ребёнком управляешься и спишь по десять минут, привалившись в сарае к боку коровы, – это никого не касается. Для местных мамочек неделя после родов – величайший подарок судьбы. Отсыпаются за всю жизнь. Своими ушами слышала, как одна уговаривала врача подольше не выписывать…
