25 июля. Панславянский патриотизм был у нас силен всегда, но реально разгорелся с началом Балканских войн. В октябре 1912 года на вокзалах русских городов под «Прощание славянки» провожали русских добровольцев на защиту балканских славян и Греции.
И царю стоило чумовых усилий удержать себя и народ от участия в этих войнах. Но стоило ли?!?! История всегда пишется сейчас – сей час!!
Эля свалила в Геленджик. Теперь и хата есть. А в ней кто? Правильно, два мужика из Ебурга, обоим дай гарантию, что попадут под Пески, у них там братан, он же земеля. Писал же им черным по белому: доставка до места дислокации оного гражданина не гарантируется. Красавцы, ехали автостопом, на каждом перекрестке мудозвонили, куда и зачем. Но народ с пониманием, совали, что могли. Одной тушенки нахристарадничали неподъемный рюкзак. У дальнобойщиков разжились двумя переделанными травматами. Отстой, а лишним не будет. Да, поднимается народ за Русский Miръ!
27 июля. Леща ранили в голень. Сказал, легко, при этом – в госпитале. Но фон был как с Курской дуги. У каждого поколения своя Курская битва. Где был в это время я? Сложа рук не сидел. Ебургские гудели, как перед смертью; теперь всё, доскупились, обмундировались, отъехали.
28 июля. День Военно-морского флота России отметили в Севастополе. Отдельный респект духовнику патриарха Кирилла, схиархимандриту Илию – дедку за восемьдесят, а там же, сияет, как огурец.
29 июля. Хунта разбомбила дом престарелых на ю-в Луганска. Пять двухсотых. Вчера же двухсотыми сделали трех детей. Детей! Суки укропские, гореть вам в аду. Игорь же Иванович издал указ о введении мер, применяемых к добровольно сдавшимся укропским военным: руководствуясь соображениями гуманности, отпускать их домой, брать в ополчение ДНР или переправлять по желанию в Россию в роли беженцев. Игорь Иванович, с ними так нельзя! И вы это понимаете, ведь правда? И это военная хитрость?
1 августа. Н. в Ростове!!!!! С кем-то мимо меня списалась. Ее развели. Сидит без копья. Кинул на телефон, говорю: дуй сюда. Настёныш: давай ты сюда, и прорвемся.
Вот такие девчонки у наших парней. Лещ недоступен.
3 августа. Взял у отца бабла какбэ на первый год юр. образования, какбэ дозрел получить, какбэ, родимый папик, все как ты хотел. Что впереди? В приграничье свои вибрации. По ходу, возможно все.
Ветер гуляет по киевским кручам,
И по дорогам, размытым дождем,
Наперекор нависающим тучам
Мы за весной и за солнцем идем.
Только бы буря возмездья крепчала,
Гневом сильней обжигала сердца…
В красном дыму затерялись начала,
Трубам победы греметь у конца.
* * *
Таким папа видел начало книги. Книги для кого и о чем? Восемь строк Алексея Суркова – на них обнаруженный в компе дневник обрывался – велел разбить на двустишия, чтобы из каждого сделать эпиграф к очередной главе. Первую отец писал вместе с Элей. Говорил, дело движется крайне медленно, поскольку сначала им с Элей пришлось проговорить их собственные жизни – до донышка доскреблись, по пути примирились друг с другом, – но страшней такого примирения ничего в целом мире нет.
За вторую главу отвечала Лена Ж., считавшая себя невестой Тимура, вероятно, самонадеянно. Свое имя в книге просила не раскрывать, совместных фотографий не публиковать (а ведь Журенкова – красиво и звучно, и личико у нее оказалось хотя и простенькое, но милое). На первый же комплимент отозвалась потоком признаний: два аборта, оба от Тимура – перед вторым уже собирались в загс, но он все время отговаривался своим лесотехническим техникумом, как там ему тяжело и что сначала он должен его закончить. Она училась с ним в одном классе, жила в доме напротив. Сохранилась их переписка – ее длиннейшие письма и его редкие, сухие ответы. Он обращался к ней – Еж, когда хотел обидеть или спугнуть – Ежица. Она к нему ровно и нежно – Мур. Было в этой ровности что-то беспомощно-травоядное. Или испуганно-безответное? Окончила курсы парикмахеров-стилистов, нормально зарабатывала, какие-то парни за ней пытались ухаживать. Но Тимур напускал на себя такого интригующего тумана: был на партийном задании, обязан хранить тайну вклада… в общее дело (или в самом деле был с кем-то из органов накоротке?), так что обычные парни меркли. Хотя корочку помощника депутата он просто купил, и Лена об этом знала.
Та же Лена взялась собрать все его посты в социальных сетях – под всеми никами. И связаться с одноклассниками и учителями, которые, по замыслу папы, должны были написать воспоминания о Тимуре – для третьей главы. В список воспоминателей папа внес и Лизу – со словами: семья, брат, долг, ты не можешь не… Отговориться удалось только тем, что она должна держать в голове книгу как целое.
Книгу для кого, о ком и о чем?
Четвертую главу под условным названием «Разговор с сыном» папа собирался писать сам. Но из месяца в месяц слал Лизе записочки (они же отписочки) в выдуманном им жанре «предваризмов»:
– назиданий не будет, исхожу из того, что он выстрадал свою правоту;
– не забудем, что Ксенофил (пифагореец) на вопрос, как лучше всего воспитывать сына, ответил: «Родить его в благозаконном государстве» (взять как эпиграф?);
– никаких оценочных суждений, выводы – за читателем.
Материалы собирались испепеляюще медленно – в том смысле, что даже и загоревшийся человек давно бы перегорел. Легко отозвавшиеся на просьбу Лены учителя вместо воспоминаний присылали положительные характеристики, какие пишут обычно в суд малолетним преступникам: добросовестно выполнял разовые поручения, увлекался историей и обществоведением, перейдя в шестой класс, ответственно подошел к организации школьного летнего лагеря – принес из дома слесарные инструменты и вентилятор.
И лишь преподавательница английского написала: это был мальчик сложный, мальчик интересный, в каждой новой ситуации не похожий на себя прежнего, искавший свои идейные корни сначала в советском прошлом, затем в языческой вере предков, в старших классах – в идеалах анархо-социализма. Насмешливый, ироничный, скрытный, он бывал одержим и страстью проповедничества. Если бредил родноверием, значит, расклеивал по всей школе стикеры «Родноверие = Родная вера = ПравоСлавие = Славление Прави = Правильно думать, делать и говорить». Отпрашивался во время урока в туалет и незаметно лепил на стены и двери. С поличным поймали на третий день, когда скандал уже вышел за рамки школы и обещал быть вселенским – в школе только что начался эксперимент по преподаванию основ православия. Наклейки сочли провокацией и фрондой. Тимур провел в кабинете директора час, но не назвал ни одного имени, ни в чем не раскаялся и даже процитировал статью Конституции, гарантирующую свободу вероисповедания. А когда увлекся анархическими идеями, не было урока, на котором он не цитировал Бакунина или Кропоткина; помню, что в тему «достопримечательности Лондона» он ухитрился вплести мысль первого о том, что Англия – это страна торговли (а посему в старом центре Лондона мы находим Сити), тогда как русское государство в самом своем замысле – военное. И отсюда наши главные достопримечательности: в сердце Москвы – Царь-пушка, в сердце Питера – крейсер «Аврора», и наш главный праздник – День Победы. У Тимура была чудесная мама, симпатичная, мягкая, но ему был необходим рядом авторитет. Мама же смиренно тянула лямку, к чему Тимур относился с легкой усмешкой. Она работала в клиентской службе Пенсионного фонда за скромные деньги, дела приходилось брать домой и сидеть с ними по вечерам. Пенсионные дела сшиваются. Вызываешь ее в школу, на что Тимур: она дела шьет. Долго этой отговорки не понимала, пока однажды мы все-таки с ней не разговорились. Узнала, что по жизни Тимур был кукушонком. Отчима, который прожил у них недолгий год, выжил. Фамилию отца взять отказывался, даже против отчества бунтовал, дело шло к получению паспорта, и она из-за этого переживала, просила с Тимуром поговорить, так как его поведение могло оттолкнуть отца, оплачивавшего двух репетиторов и школу дзюдо. И заплакала, говоря, что не в одной меркантильности дело, Тимур – дитя большой любви, но растить парня на одну зарплату означает отдать его подворотне. В конце без всякой связи с предыдущим учительница написала: выбор, который сделал возмужавший Тимур, стал личной трагедией для его близких, но именно перед такими ребятами, для которых Родина, Совесть и Долг всегда писались с прописной буквы, мы все в неоплатном долгу.
