Усилия американцев впечатляли. «Ясно одно, — отмечал Акерс вскоре после прибытия в США, — этой работой занято огромное количество людей, так что возможностей по быстрой разработке схем у них значительно больше, чем у нас». Американский проект угасал, пока доклад Комитета М.О.Д. и вмешательство Олифанта не послужили толчком к созданию программы S-1. Тем не менее к концу весны 1942 года стало ясно, что американцы опережают «Трубные сплавы».
В то время Ванневар Буш и Джон Андерсон вели переписку, душевную, но нарочито туманную; речь в ней шла о более серьезном сотрудничестве, после того как проекты будут готовы к переходу от экспериментальной стадии к полномасштабному производству. Но визит в Америку Акерса и физиков из «Трубных сплавов» убедил их: важно запустить полноценную англо-американскую программу с управлением в виде совместного совета и поддержкой в виде совместных технических комитетов. Акерс начал переговоры с Чедвиком, и Чедвик оставил свои сомнения. Предложение о взаимном сотрудничестве направили в совет, возглавляемый Андерсоном, в июне 1942 года.
Вступление Америки в войну всего через несколько дней после запуска программы S-1 означало, что напряженность последних нескольких лет спала. Рузвельт подчеркивал, как важно выиграть время, и для этого выделялись большие деньги: американцы верили, что соревнуются с немцами в своеобразной гонке — и уже опережают
[85]. Учитывая ту неясность, в которой велась работа, Комитет S-1 не мог определить, какой из различных способов создания атомной бомбы наиболее предпочтителен. Комитет принял решение прорабатывать все пути. «Чтобы реализовать такой наполеоновский подход к проблеме, потребуются инвестиции в размере около 500 000 000 долларов и приличная порция оборудования», — заключил Конэнт.
17 июня Буш предложил Рузвельту привлечь к программе S-1 Инженерный корпус армии США, который вместе с УНИР отвечал бы за технологическую разработку, крупномасштабное техническое проектирование, выбор подходящих мест для работ и за снабжение материалами. Рузвельт утвердил этот план.
Андерсон заколебался в самый неподходящий момент. Буш посоветовал ему внести предложенные изменения в организацию программы S-1 в июне, но Андерсон сомневался в важности полного англо-американского сотрудничества вплоть до конца июля, когда он написал Черчиллю:
Все же мы должны прямо посмотреть в лицо фактам: новаторская работа в этой стране обесценивается, и, если мы быстро ей не займемся, нас мгновенно обойдут. Сейчас у нас реальный вклад в «слиянии». Скоро у нас не будет почти ничего.
Высокопоставленные американские политики уже пришли к выводу, что они вполне справятся и без помощи британцев.
Переговоры о переводе кембриджской группы Хальбана в Америку потерпели неудачу из-за сложностей, связанных с безопасностью. Группа продолжила работать над реактором на уране и тяжелой воде; проект теперь считался второстепенным и не входил в основной спектр задач «Трубных сплавов». Хотя на тот момент имело смысл объединить усилия Комитета S-1 и «Трубных сплавов» в «Метлабе», иностранцев не допустили к секретным американским военным проектам. Буш считал, что для британских подданных можно сделать исключение, но далеко не все члены группы Хальбана были британцами. Казалось, что эта проблема непреодолима. На самом деле причинами стали также личностные столкновения, разногласия в расстановке приоритетов и осознание того, что американские разработки уже ушли далеко вперед.
Было решено перевести группу Хальбана не в США, а в Канаду. Канадское правительство с энтузиазмом восприняло такой поворот событий, и в конце осени 1942 года оговорили условия работы. Проект должен был контролировать Канадский национальный научно-исследовательский совет. Лабораторный комплекс построили в Монреале.
Левацкие действия
Полным ходом работая над материалом для бомбы, Комптон обращал внимание на физику реакций под действием быстрых нейтронов и последствия создания бомбы. Он поручил это направление физику Грегори Брейту, выходцу из России
[86], но Брейт очень скоро разочаровался недостаточно быстрым продвижением разработок и недопустимо низким уровнем безопасности. 18 мая 1942 года он отошел от руководства этими работами и вернулся в морской флот, где служил до участия в программе S-1. Комптон, пригласивший поработать над проектом — под начало Брейта — Оппенгеймера, теперь назначил его руководителем.
Оппенгеймер был замечательным физиком, но небезупречным человеком. Сын еврейских эмигрантов, разбогатевших в Америке, он вырос в достатке и имел феноменальную способность к обучению. В возрасте девяти лет он мог предложить кузену задать вопрос по-латыни, на который сам отвечал по-гречески. Однако при всех его талантах Оппенгеймеру было чуждо человеческое сочувствие. Мальчиком Роберт чрезмерно гордился своей ученостью. В детстве, чтобы компенсировать неловкость и робость, он любил покрасоваться. Роберт мог вести себя хвастливо и покровительственно, у него был острый язык. Чувства, которые он вызывал у однокашников, а потом у коллег и сотрудников, колебались от жалости до раздражения.
Оппенгеймер слыл энциклопедистом: его интересовала не только наука, но и психотерапия и искусство. В Гарвардском университете его специализацией была химии, но он изучал также греческий язык, архитектуру, классическую литературу и искусство. Окончив Гарвард, под руководством Дж. Дж. Томпсона он занимался в Кавендишской лаборатории Кембриджа, а потом перебрался в Германию, в Геттинген. Здесь он работал с Джеймсом Франком и Максом Борном, познакомился с Гейзенбергом, с английским физиком Полем Дираком и многими другими прославленными физиками-теоретиками.
Комптон впервые встретился с Оппенгеймером в Геттингене в 1927 году. «Специалист в ядерной физике, — писал Комптон позже, — он был лучшим толкователем математических теорий, объясняя их тем из нас, кто занимался непосредственно экспериментами».
Получив докторскую степень, Оппенгеймер снова прибыл в Гарвард, а потом перешел в Калифорнийский технологический институт в Пасадене. Затем он на год попридержал несколько предложений на научные должности, чтобы вернуться в Европу и продолжить образование. Сначала он отправился в голландский Лейден, где сотрудничал с Паулем Эренфестом, а потом перебрался в швейцарский Цюрих, чтобы обменяться опытом с Вольфгангом Паули, который только что завершил первый этап совместной работы с Гейзенбергом по квантовой электродинамике. В июле 1929 года Оппенгеймер вернулся в Америку и получил должность на кафедре Калифорнийского университета в Беркли. Всего годом ранее на пост адъюнкт-профессора здесь же, в Беркли назначили Лоуренса.
Оппенгеймер, несомненно, был талантлив, но скорее как техник, чем как новатор. Он умел оттачивать и развивать идеи других, но сам оригинальными идеями не блистал.
