В ближайших планах наметилась постройка в Лейпциге четвертого испытательного реактора под кодовым названием L–IV. В центре внимания ученых снова оказались поставки тяжелой воды с завода в Веморке. Увеличение производительности к концу 1941 года до 140 килограммов в месяц все еще не позволяло выполнять план в соответствии с программой. Был оформлен новый контракт на выработку и поставку 5 тонн тяжелой воды, но в первые несколько месяцев 1942 года производство фактически остановилось.
Пассивное сопротивление
Вскоре после возвращения Скиннарланна в Норвегию в марте 1942 года Тронстад отослал первое из нескольких писем своему бывшему соратнику Йомару Бруну. Называя тяжелую воду кодовым словом «сок», Тронстад просил Бруна держать его в курсе о производстве тяжелой воды для германской ядерной программы. Самого Бруна вызвали в Берлин несколько раньше, в январе: он должен был встретиться с немецкими физиками и обсудить, как нарастить темпы производства тяжелой воды. Ему не сказали, зачем именно нужна тяжелая вода, но он и так понимал, что это вещество было исключительно важным.
В одном из следующих писем, адресованных Бруну (возможно, под влиянием Уэлша), Торнстад интересовался, получится ли транспортировать значительный объем тяжелой воды в Британию. Брун ответил, что это практически невозможно. Он, правда, оговорился, что если бы удалось посадить самолет на одном из замерзших озер поблизости от завода, то «при содействии норвежских товарищей можно было бы доставить наш сок с завода на самолет». План отвергли как непрактичный, и, поскольку в Британии росла озабоченность достижениями немцев в ядерных технологиях, Брун решился на саботаж.
Он стал подмешивать в электролит касторовое масло — из-за этого в системе накапливалось много пены, из-за чего работа стояла несколько часов, а иногда и дней. Временами вспенивание было столь сильным, что Бруну самому приходилось с ним бороться, чтобы избежать подозрений. Тогда Брун еще не знал, что не он один занимается на заводе саботажем такого рода. Другие рабочие подливали в электролит рыбий жир.
В апреле 1942 года завод встал, тяжелую воду не вырабатывали совсем. В мае количество элементов питания, необходимых для производства тяжелой воды, удвоили, но их включили в работу только к середине июня. Отсутствие какого-либо движения вперед было объяснено «несомненным пассивным сопротивлением» со стороны норвежских рабочих и инженеров завода.
Подготовка L–IV завершилась к концу мая. Испытательный реактор работал на порошкообразном уране, содержал около 140 килограммов тяжелой воды, весил почти тонну, имел сферическую форму с диаметром примерно 80 сантиметров и включал два концентрических слоя урана, разделенных тяжелой водой. Радиево-бериллиевый инициатор, заключенный в герметичную шахту, вставлялся в центр этой конструкции.
На этот раз можно было с уверенностью утверждать, что в машине происходит размножение нейтронов, показатель которого Гейзенберг и Депель оценили в 13 %: «Итак, нам, наконец, удалось сконструировать такой реактор, который производит нейтронов больше, чем поглощает». Предполагалось, что реактор, содержащий 10 тонн урана и 5 тонн тяжелой воды, позволит запускать самоподдерживающуюся цепную реакцию.
Встреча в Харнак-Хаус
Альберт Шпеер был главным архитектором Гитлера, пока не занял пост рейхсминистра вооружений и военной промышленности. Он сменил на этом посту Фрица Тодта, погибшего в авиакатастрофе 8 февраля 1942 года. На борту того злосчастного самолета должен был находиться и Шпеер, но он не полетел — решил немного поспать после изнурительной двухчасовой дискуссии с Гитлером, которая закончилась в три утра.
Из всех членов кабинета Гитлера Шпеер был, пожалуй, в наиболее близких отношениях с фюрером: их роднили общие интересы в архитектуре, и Гитлер всегда выказывал особое товарищеское отношение к Шпееру. Но поспешное (чтобы исключить кандидатуру Геринга, также желавшего получить эту должность) назначение Шпеера на второй по важности (после самого Гитлера) пост в кабинете перевело их отношения на качественно новый уровень. Шпеер, совершенно чуждый армии, промышленности и нацистской партии, никогда не служил, не стрелял из винтовки и вообще не имел дел с боевым оружием. Он возражал, что не подходит для такой работы, но Гитлер настаивал: «Я верю Вам, — сказал он. — Верю, что Вы справитесь. Кроме того, у меня все равно нет никого лучше».
В конце апреля 1942 года Шпеер провел одно из плановых совещаний с генералом Фридрихом Фроммом, руководителем армейского резерва, ответственным за военную подготовку и личный состав; совещание проходило за обедом в отдельном кабинете ресторана Хорхера в Берлине
[79]. Фромм отметил, что в данный момент единственный способ выиграть войну — применить новое оружие, и что он уже консультировался с группой ученых, работающих над оружием, которое могло бы «стирать с лица земли целые города».
Незадолго до этого Геринг издал декрет, запрещающий инвестировать средства в исследовательские программы, которые дадут результат только после войны. Шпеер, принявший к сведению аргументы Фромма и получавший из других источников все новые жалобы о том, что исследованиями в области ядерной физики пренебрегают, решил обсудить проблему непосредственно с Гитлером. Во время встречи 6 мая Шпеер предложил Гитлеру поставить Геринга во главе Имперского исследовательского совета, чтобы подчеркнуть важность этой организации. Геринг получил должность 9 июня.
Шпеер назначил на 4 июня совещание в Харнак-Хаус с участием физиков. Кроме самого Шпеера на совещании должны были присутствовать Фромм; подчиненный Фромма генерал Эмиль Лееб; глава Управления армейского вооружения, начальник Управления военно-морских вооружений Верховного командования ВМФ адмирал Карл Витцель; статс-секретарь министерства авиации, фельдмаршал Эрхард Мильх. Получилась своего рода аудиенция с высшими военными чинами, которую Имперскому исследовательскому совету не удалось собрать в феврале. Несомненно, эта аудитория оказалась самой высокопоставленной из всех, к кому когда-либо обращались немецкие физики-ядерщики.
Гейзенберг прервал в Лейпциге работу над L–IV, который все еще находился в цистерне с водой, и отправился в Берлин. Среди физиков, прибывших на собрание, были Арденне, Дибнер, Ган, Гартек, Ханс Йенсен, Фриц Штрассман, Вайцзеккер и Вирц. Всего в Харнак-Хаус, в лекционной аудитории имени Гельмгольца не без труда разместились около 50 человек. Гейзенберг прочитал новую популярную лекцию, но она несколько отличалась от той, которую он приготовил в феврале. Слушатели были военными, и это означало, что неизбежно затронут вопрос о бомбе. Гейзенберг пустился в описание возможностей боевого применения ядерного распада уже в самом начале лекции. Некоторые из присутствующих впервые услышали о такой возможности, их реакция в точности походила на реакцию слушателей доклада, сделанного девятью месяцами ранее в американском комитете по вопросам использования урана, когда Олифант произнес слово «бомба» без всяких обиняков.
