Поплелась, куда глаза глядят. Ноги принесли к ближайшему отделению банка. Девушка Машкиных лет в беленькой блузке, узкой тёмной юбочке, с бриллиантиками в ушках – на вошедшую посмотрела подозрительно, но ничего не сказала. Машке-то бы подошёл такой клёвый костюмчик в облипочку. Не говоря о бриллиантиках…
«Талон номер К 208, третье окно», – сказал автоматический женский голос. Электронная очередь. Ну вот, и вторая проблема решена. Машка подошла к терминалу, понажимала кнопки наугад. На ладонь один за другим выползли тёплые гладкие талоны с номерками. Как раз величиной с ладошку: штук пять хватит. Вот тебе и халявная туалетная бумага. Девушка с любопытством смотрела на Машкины манипуляции и на дождевую лужицу, которая натекла из Машки у терминала. Брезгливо пожала плечиком. Пожимай, пожимай: не твоим средним умишком кумекать, что к чему.
Машка с добычей побрела в ближайшие кусты.
С противоположной стороны улицы усиленно, как мельница, махала руками девица. Офигеть: Ксюха!
– Машка?! По амнюхе?!
– По ней, родной, по амнистии!
Ксюха – свой, проверенный человек. Вместе прогуливали уроки. Вместе прятались по чердакам и мечтали, что в будущей жизни обязательно родятся гражданками ОАЭ. Там каждому младенцу при рождении выдаётся сберегательная книжка. А на ней 30 тысяч у. е. Ксюха по телику видела. Не хило!
Вместе шалили: при виде полицейской фуражки у обеих ёкало сердечко. Была у них забава: в темноте сдёрнуть с чужой башки меховую шапку – и дёру, фыркая, давясь и слабея на бегу от смеха. Потом Ксюха через надёжных людей ту шапку сбывала.
Дальше – больше. Приметили как-то девочку-армяночку, входящую в подъезд. Не, ну, по ходу, мать у неё совсем ку-ку: навешивать на дитё килограммы золота в такое криминогенное время?!
Они эту девочку завели в лифт – и вознеслись на последний, четырнадцатый этаж. Вывели с лестничной площадки на лоджию, перегнули через перила. Машка крепко держала пленницу, а Ксюха вынимала золотые серёжки из маленьких прозрачных, покрасневших от холода ушек, обирала золотые колечки с замёрзших пальчиков. Пригрозили: если кому пикнет, спустят с этой самой лоджии.
Потом зашли в кулинарию. Снова пруха: растяпа покупательница прямо перед ними оставила на прилавке портмоне. Подружки быстро сообразили. Схватили портмоне и с криком: «Мы знаем эту тётеньку, сейчас догоним!» – выскочили вон.
В подъезде соседнего дома подсчитали содержимое: не густо. Тут же на эти деньги перекрасились. Зашла парочка в парикмахерскую мелированными блондинками, а вышли черноволосыми, с модным баклажанным оттенком. Тут их под белы ручки и подхватили – и в машину ДПС. Продавщица в кулинарии подняла кипиш, у неё оказалась тревожная кнопка. Вот сука.
Ксюха, как малолетка, отделалась административкой – хотя именно она была зачинщицей. А Машка, которой стукнуло шестнадцать – по совокупности схлопотала полтора года.
Подружки пощебетали за жизнь. Ксюха позвала к себе в общагу: жила там со своим хахалем. Дала сухие колготки, щедро поделилась косметикой. Даже сняла с плечиков розовый жемчужный плащик с модными пышными рукавами-фонариками: «Всё равно на меня уже не лезет».
– Идём в дискотеку! Может, богатенького буратинку подцепим.
– Ну что ж ты страшная такая,
Ты такая страшная?
Ты не накрашенная страшная
И накра-шен-ная!
– загнусавил из колонок блеющий тенорок. И весь громадный пёстрый зал с удовольствием пошёл дёргаться и дрыгаться. Особенно жизнерадостно дёргались и дрыгались самые хорошенькие девушки. И громче всех выкрикивали, какие они страшные: прям хоть в музее ужасов работать экспонатом.
Машка, чтобы не быть белой вороной, тоже отлепилась от стены и пошла дёргаться, но без всякого энтузиазма. Потому что эта песня была именно про неё: с её прыщавым длинным носиком, с жидкими волосами. Даже розовый жемчужный плащик и мрачная готская косметика на лице не утешали. Чёрная помада оказалась просроченной дешёвкой – на Машкиных губах загустела и потрескалась, чёрными комочками запеклась в уголках рта. Как будто объелась активированного угля. Спасибо, Ксюха, тварь такая.
Напротив Машки ниоткуда возник и задёргался, как на шарнирах, незнакомый парень: нескладный, тощий. Когда улыбался, были видны торчащие передние зубы, как у мультяшного зайца. А лицо длинное, глаза скорбно оттянуты книзу. Движения нарочито ломаные, шутовские. Но Машка отметила, что танцует он интереснее других парней.
В его движениях читалась жутковатая звериная вкрадчивость. Вертясь вокруг своей оси, подёргиваясь острыми плечами и локтями, нарезал вокруг Машки круги, сужая их. То он взбрыкивал, гарцевал, как козлик, виляя задом с воображаемым хвостиком. То изображал быка, увенчивая голову двумя ладонями-рогами. Один печальный глаз подмигнул Машке.
Круг сузился настолько, что они оказались буквально притиснутыми и, не сговариваясь, затоптались, положив руки на плечи друг другу. Как раз заиграл медленный танец. «Готичненько», – одобрил парень Машкин прикид: сведённые на переносице брови и нарисованные до висков глаза. Пальцем подправил осыпавшуюся чёрную помаду на её губах. И вкусно облизнул палец.
Потом они, прислонившись к колонне, пили из баночек энергетик, переглядывались и заливались от смеха просто так, без причины. И снова шли: или прыгать или топтаться, крепко вжимаясь животами – в зависимости от музыки. Машке стало неописуемо жарко и весело.
Ди-джей под негодующий свист и улюлюканье объявил последний танец.
– Провожу? – предложил новый знакомец. Провожать Машку было некуда, в чём она весело и беспечно призналась, перекатывая под оттопыренной щекой чупа-чупс: угостил незнакомец.
– Тогда ко мне на дачу, – он вынул из кармана и повертел на пальце бельевую верёвочку с ключами. – Тут недалеко, через железку перейти.
Машка поискала глазами Ксюху: та в другом конце зала любезничала с двумя кавалерами. Ну и фиг с ней. И они пошли пешком, потому что автобусы уже не ходили, а все деньги парень потратил на энергетики. Да ведь он и сказал, что дача недалеко.
Машка искоса поглядывала на его прикольную вихляющуюся походку. Ей нравились и походка, и безвольно болтающиеся тонкие руки, и длинный лошадиный профиль. И даже торчащие набекрень потешные зубы. И то, как он смешно и грустно скашивал на неё круглые глаза.
На железнодорожном переезде перемигивались красные фонари. Противно, пронзительно верещал сигнал. Успеют? Не успеют?
– Видишь огонёк? – показал парень на дальнюю жёлтую точку электровоза. – Это моя смерть.
И вдруг гибко и быстро, как в кровать, улёгся прямо между рельсов, вытянулся и сложил руки на груди крест на крест. Запрокинув лицо, смотрел блестящими глазами на звёзды.
Жёлтая точечка прожектора приближалась. Машка в смятении, нервно смеясь, тормошила его: «Эй, вставай, чумовой!».
– А давай вместе?!
