Я – расклейщик и обдирщик объявлений в одном лице. Тот случай, когда правая рука не ведает, что творит левая.
По природе я неисправимая, застарелая сова. Сова в квадрате, сова в кубе. Сова по призванию: самозабвенная, самоотверженная, восторженная, страстная, беззаветная. А вот с некоторых пор заделался жаворонком, ранней пташкой. И прикиньте, это здорово вставляет.
Ранним утром велосипедные шины беззвучно катятся по тёмному от росы, будто пропитанному ею, мягко пружинящему асфальту. Нагревшийся за вчерашний день и тёплую ночь асфальт слегка парит в утренней свежести. В тумане не видно колёс, и плывёшь, как ангел, не касаясь земли.
Спит город. Даже бомжи ещё не занялись своим тихим безобидным бутылочным промыслом. Спят парки и улицы, спят дома, в них спят люди. Когда люди спят – они все такие милые, трогательные, тёплые и беззащитные, как щенята. Утыкаются носами в подушку, сучат ногами и постанывают во сне.
Кротко, неслышно сопят носопырками законопослушные граждане. Мирно похрапывают бандиты-рецидивисты, хулиганы и матерщинники.
Я всегда внутренне болезненно сжимаюсь, когда прохожу мимо мужчин, числом больше одного. Обычно от них ничего хорошего не жди, если их собирается числом больше одного. Мои уши заранее делают стойку в ожидании мата – его в любой миг можно ждать от мужчин, в количестве больше одного.
Чем группа мужчин больше – тем больше вероятность скверных поступков и слов. Я не выношу скверных слов: моя аура от них продырявливается, как дуршлаг – двадцатимиллиметровым гвоздём.
Одинокий человек всегда лучше и чище, чем бредущие стадом. Поэтому я люблю одиноких людей. Ещё люблю женщин: они редко ругаются. А если ругаются, то дрянные слова из их мягких губ вырываются неловко, неуклюже, будто у начинающего курильщика – неумело, криво пускаемые изо рта колечки дыма. Так малые дети подражают взрослым, не ведая, что творят.
На велосипедном багажнике прикреплена грязноватая пластиковая коробка. В коробке два отделения. В одном резиновые перчатки, кисти, бутылка с клеем, ветошка, пачка свежих объявлений. Есть яркие глянцевые, есть простые чёрно-белые. А есть и на тетрадных разлинованных страничках, написанные от руки.
Во втором отделении коробки – скребки, щётки, лопаточки, баллончики с аэрозолями, лезвия, ножи и ножички, проволочные мочалки и рулончики наждачной бумаги.
– Молодой человек! Вы, вы, из очереди! Я вас заприметил, каждую неделю тут пасётесь. Не везёт с работёнкой?
– Не везёт.
– Да… С работой нынче туговатенько. Вон на заводе ещё два цеха закрывают. Пятьсот человечков – пинком за ворота… У вас ведь нет специальности? Охранником в «Магнит» не пробовали?
– У меня физическая подготовка не соответствует, – вежливо и доверчиво объяснил я приставучему лысому дядечке из очереди – как позже выяснилось, вербовщику. У него даже подбородок был круглым и лысым. А рот – женский, какие показывают в довоенных кино: сжатый в яркую крошечную розовую точку.
Ему явно что-то от меня требовалось. Он явно хотел мне предложить какую-то работу. Но явно стрёмную, от которой отказались все предыдущие кандидаты.
– Личный транспорт имеется?
– Имеется.
У перил биржи труда, замкнутый на кодовый замочек, стоял мой громоздкий и облезлый велосипед «Урал». На нём ещё отец ездил на дачу, возил оттуда огородные дары.
– Такое дело, молодой человек, – лысый свойски тряхнул моё плечо. – Имеется редкая, я бы сказал, экзотическая вакансия: обдирщик объявлений. Муниципалитет, понимаешь, выделяет денежку: красит, меняет входные двери в подъездах, ставит новые павильоны, киоски, заборы. Делает любимый город краше. А несознательные граждане гадят: по свежей краске клеят свои бумажки с объявлениями. Хотя на то имеются бесплатные газетки и специально отведённые рекламные щиты и стенды. Приучать людей к цивилизации, к порядку – это благородное занятие. Помните у Маяковского, кгхм… «Я ассенизатор и водовоз…»
Я запросил зарплату за благородное занятие.
– …График свободный: хочешь в ночь, хочешь в день, – будто не расслышав мой вопрос, жизнерадостно продолжал забалтывать меня и по-бабьи мять моё плечо дядечка-вербовщик. Из чего я сделал вывод, что зарплата тоже будет стрёмная. – …На свежем воздухе, лёгкая физическая нагрузочка. Не работка, а курорт. Санаторий. За такую работку ты ещё нам доплачивать должен, – пошутил он и погрозил мне пальцем. Открыл розовый безусый рот и заржал. Я тоже с готовностью засмеялся. У меня не было выбора, и я должен был понравиться работодателю.
Зарплата оказалась действительно отстойной. Но главное, бабка перестала долбить, что сижу за компьютером целыми сутками. А то примется ныть: «Бу-бу-бу… Бу-бу-бу».
Я у неё в долгу не остаюсь:
– Бабка, ты снова шарила в моём столе? Ведь добром предупреждал: ручонки поотрываю!
– Иде это я шарила?! – отбивается струсившая бабка. – Рази тутака пыль тряпочкой оммахнула…
– Иди тутака себя тряпочкой от пыли обмахни! А это?! – я тычу ей в лицо диск с неопровержимой уликой: жирным отпечатком пальца. Даже могу определить по слабому запаху, что жир бараний. Его бабка добавляет «для скуса» в свои пресные пироги с капустой.
Звонко, не больно щёлкаю бабку по её костистому холодному, неживому носику. Разворачиваю за сухонькие невесомые плечи и придаю лёгкий импульс коленкой под тощий зад. Мы с бабкой любим друг друга.
Её пенсии нам на двоих вполне хватает. Я не привередлив в еде и одежде. Доширак, быстрорастворимый суп в пакетиках, эрзац кофе. Бабкины пироги с капустой.
Серые брюки и любимую тёмную рубашку с мелкими белыми пуговичками стираю сам раз в неделю. Рубашку отглаживаю до твёрдости доски и застёгиваюсь до горла.
…Я прислоняю велик к остановке или к забору. Не снимая наушников, пританцовываю под «Chord feat Undina». Натягиваю яркие цыплячьи перчатки и обильно смачиваю приклеенные бумажки с объявлениями, прыская аэрозолем.
Объявлений много: вся некогда голубая стена (кстати, почему у нас любят красить всё в голубой цвет?) облеплена ими. Чего тут только нет. Пицца и суши круглосуточно, муж на час, химчистка ковров, наращивание ресниц, тамада на свадьбу, котята в добрые руки, груминг… Нужно посмотреть в Википедии, что за груминг такой…
Пока закончу, первые листки уже отмокли и мягко, как шкурка, одним взмахом оползают под скребком. Сметаю щёткой грязные мокрые кучки в совок и отправляю в урну.
Остаются бугорки высохшего клея – или пластилина, или оконной замазки, или жвачки, или садового вара, или ещё чего-нибудь липучего – фантазия граждан неисчерпаема. Бугорки приходится поддевать ножом. Не поддаются – скоблю ножом. Со скотчем, которым крепят объявления – легче, но остаются следы, похожие на засохшую слюну.
Для них у меня имеется флакон с китайским зельем. Мой вербовщик – он же дворников начальник и метёлок бригадир – Викентьич таинственно сказал, что это средство не сертифицировано. Даже формула его неизвестна. Но удаляет трудно выводимые пятна – зверь! По виду прозрачная вода: ни цвета, ни запаха. Викентьич предупредил, чтобы я при работе берёг глаза и руки. И держал язык за зубами, особо не распространялся.
