Наконец, в обоснование правдоподобности нашей гипотезы о том, что именно известный нам «К» совершил донос на матерого доносчика Ветрова, укажем: каким образом это делается, он прекрасно знал, и никакие моральные тормоза сдерживать его тут не могли. Дело в том, что в юности этот наш персонаж несколько месяцев проработал на заводе. Там добровольное приобщение к героическому рабочему классу живой юноша сочетал со столь же добровольным доносительством на него. По заданию некоего Александрова он вынюхивал настроение рабочих и писал, как сам деликатно выражается, «обзоры наблюдений по заводу». Расставшись вскоре с рабочим классом, способный молодой человек не расстался с полюбившимся литературным жанром, продолжал и в Харьковском университете писать «обзоры наблюдений». В противоположность Ветрову он сейчас не отрекается от своей обзорно-эпистолярной деятельности, но божится, что в 1934 году навсегда оставил ее, завязал. Однако есть основания сомневаться в крепости завязочки. И вот почему.
Решив в юности, что на Украине его никогда не поймут, не оценят, да и масштаб для такой натуры маловат, в 1936 году с выговором в учетной карточке «К» едет завоевывать всесоюзную столицу. Беспрепятственно поступил в институт иностранных языков. Но едва начались занятия, еще в сентябре — новый вышибон из комсомола. Закаленный многолетней сноровкой, «К» идет на приступ соответствующих инстанций с целью восстановления. Штурмует месяц, полгода, год — ничего не помогает! И тогда он решается прибегнуть к помощи того самого Александрова. Поступок был крайний, отчаянный, но по тому времени и самый эффективный: шел 1937 год. О содержании «александровской справки» ее получатель скромно умалчивает, но после того, что мы уже знаем, догадаться об этом не трудно. Конечно, там было что-то вроде следующего:
«Податель сего «К», 1912 года рождения, из служащих, на протяжении ряда лет вел по моему заданию слежку сперва за рабочими и служащими одного харьковского завода, позже — за студентами и преподавателями университета и писал мне об этом донесения. Они были обстоятельны и оперативны. Работал «К» с душой, умело — ни разу не засыпался. Заслуживает не только снисхождения, но и похвалы, и продвижения вверх, хотя пристрастен к спиртному и слаб по части женского пола. Сентябрь 1937 года. Александров».
В том году, ставшем олицетворением осужденных партией нарушений законности, подобная «справка» могла иметь магическую силу. ее податель, конечно же, своей цели добился. Как видим, и в конце 1937 года Александров так ценил доносчика, что, возможно, с риском для себя (едва ли подобные справочки выдавались по первой просьбе) ринулся выручать его из беды. А ведь Ветров, большой знаток и даже теоретик этого вопроса, уверяет: «Доносчик — как перевозчик: нужен на час, а потом не знай нас». Нет, Александров хотел и дальше знаться с «К».
[182]
Без «александровского» феномена трудно объяснить и тот факт, что в 1937–1939 годах, когда пострадало столько людей совсем неповинных, ничем не запятнанных, «К» даже не потревожили. Это с его-то прошлым — с троцкистскими связями, публичной антикоминтерновской болтовней, печатным станком для подпольных листовок, с бесчисленными выговорами да исключениями!.. Да, такой тертый калач мог раздобыть донос дружка и выдать его Арнау.
Его главная профессия
Итак, лжец в 1945-м, когда его только арестовали, на следствии; клеветник в 1952-м, незадолго до выхода на свободу; доносчик в 1979-м, уже из-за океана — кем же был Солженицын в особо интересующую нас теперь пору своей жизни — с того дня, как получил новое имя, и до конца заключения, т. е. с 1945-го по 1953-й? Он признается: «В тот год я (став Ветровым. — В. Б.), вероятно, не сумел бы остановиться на этом рубеже. Ведь за гриву не удержался — за хвост не удержишься. Начавший скользить — должен скользить и срываться дальше». Однако тут же уверяет: «Но что-то мне помогло удержаться». Он хочет внушить читателю, что семь лет вполне благополучно провисел на хвосте скачущей лошади: «Никаких доносов я, конечно, не представлял.
Ни разу больше мне не пришлось подписываться «Ветров». И многократно будет повторять в последующие годы: конечно, не представлял, ну, разумеется, ну, какие могут быть между нами, интеллигентными людьми, разговоры на сей счет! Кажется, последний раз мы слышали это в 1979 году: «Ни разу я этой кличкой не воспользовался и ни одного доноса не написал»
[183]. Почти уговорил, мы почти поверили, но вдруг — обмолвится: «И сегодня я поеживаюсь, встречая фамилию «Ветров»
[184]. Если «ни разу», если «ни одного», то с чего бы такая повышенно нервная реакция?
Письмо о Лимонове
«19 июля 2001 г.
Красновидово
Александр Исаевич! Бог помощь!.. Читаю Ваш трактат «Лет двести и все вместе». Отменно. Содержательно. Вот Ваша Книга Жизни, а не комический «Архипелаг». Уже на 39 странице вдруг ударило: «А не выдвинуть ли это сочинение на Шолоховскую премию?» И честь великая, и бюджет поправите, и удобный случай при вручении признаться насчет «Тихого Дона», что бес да вот они и попутали. А? Это первое мое дело.
А второе — Эдуард Лимонов. Ведь посадили беднягу. Уже несколько месяцев сидит. А он же никого не убил, не ограбил, родину не предал, как бесчисленные киселевы да сванидзы, с коими Вы, к сожалению, находите возможным беседовать при всем честном народе. Это ж негодяи, и рожи у них негодяйские.
Так вот, Александр Исаевич, не могли бы Вы, как бывший узник (не говорю уж нобелиат!), в любой сообразной и удобной для Вас форме поддержать хлопоты Союза писателей России о смягчении участи собрата. Вы-то лучше других представляете себе его положение. В эти несносные дни мы от жары и на лоне природы места себе не находим, а он там в каменном мешке. А человек-то талантливый, горячий, живой. Я вот клубнику уплетаю на даче, река рядом, а он?..
Если надумаете, если сможете, дайте знать через В. Бондаренко или по телефону мне.
Помогай Вам Бог в работе над вторым томом!
P. S. Говорюхин отказался взять его на поруки. А? Интеллягушка… Вот бы я кого посадил».
Напечатано в «Патриоте». Ответа не последовало.
Мои читатели о Солженицыне
Наталья Решетовская в первых трех номерах журнала «Дон» за 1990 год, выходивший тогда тиражом свыше 100 тысяч экземпляров, выступила с большой публикацией «Александр Солженицын и читающая Россия». Там приведены письма к писателю и в редакцию «Нового мира» главным образом тех, кто вместе с ним отбывал в лагере срок, а также армейских сослуживцев. Письма были вызваны первыми публикациями автора в начале и середине 60-х годов, больше всего — «Одним днем Ивана Денисовича», и имели весьма одобрительный, порой даже восторженный характер. Немалую роль при этом играло, надо полагать, то житейское соображение, что вот, мол, он стал так известен, прославлен, знаменит, а я когда-то лично знал его простым человеком. Я выступил с первыми публикациями о Солженицыне уже в конце 80-х — начале 90-х, когда облик писателя стал вполне ясен. Поэтому письма читателей, которые я получал при этом, имели уже в основном совсем иной характер. Вот выдержки из некоторых.
