– О боже, ужас какой… – прижала пальцы к губам Маша. – И ты хочешь сказать, что ваша мама выбрала этого американца, да? А вас не выбрала? Она что, больше его любила, чем вас?
– Нет, не больше. Просто мама другими критериями руководствовалась, когда выбирала.
– И какими же?
– Ну… – задумавшись, проговорил Лео. – Она решила обеспечить нам хорошее образование, хорошую безбедную жизнь, дать основу для становления бизнеса. Да мало ли…
– То есть откупиться от вас деньгами американского мужа?
– Не говори глупостей, Маша. – Лео неожиданно для себя разозлился. – Никогда не говори того, чего не понимаешь и не осознаешь до конца. Потому что у каждого бывает свой выбор, каждый видит счастье ребенка в своем собственном ракурсе. Мама так решила, и мы ее выбор никогда не осуждали.
– Но ведь она вас бросила… – грустно сказала Маша. – Тебе сколько лет было, когда она уехала?
– Ну, пять… – произнес с неохотой Лео. – Платону десять, Антону пятнадцать. И не бросила, а оставила на попечение деда, а это разные вещи. И мы разговаривали с ней по телефону чуть ли не каждый день. И ни в чем не нуждались материально. А дед нас очень любил, хоть и строгий был воспитатель, у него не забалуешь. И ничего, выросли, как видишь. Все образование хорошее получили, Антон и Платон благодаря деньгам маминого мужа – еще и возможность начать свой бизнес. Платон свою адвокатскую контору открыл, Антон – строительную фирму. А мне мама мастерскую купила, и это недешевое удовольствие, знаешь… Прекрасная мастерская, между прочим. О такой только мечтать можно. Многие художники и к концу жизни на такую мастерскую заработать не могут… Нет, мы на мать не в обиде, если честно. Если б она не уехала, тянули бы вместе одну лямку… – вздохнул Лео. – Деньги в нашей жизни – далеко не последнее дело, Машенька.
– Нет, – отрицательно покачала головой девушка из Камышей. – Любовь важнее денег. Даже и сравнивать нельзя.
– Ну, это кому как…
– Да всем так. Просто ты убедил себя в обратном и живешь с этим. А на самом деле очень нуждаешься в любви. Ее в тебе так мало, просто ничтожная капелька! Неоткуда ей было взяться, понимаешь?
– Да отчего же? Меня мама любила, хоть и на расстоянии, меня дед любил… И женщины меня любят, грех жаловаться. О какой ничтожной капельке ты говоришь, Маша?
– Не хватило тебе любви, Лео. Маминой любви. Ты сам это чувствуешь. И оттого тебе плохо. Ведь плохо, правда?
– Все-то ты про меня знаешь, а? Все понимаешь! – уже раздраженно произнес Лео, убирая руку с плеча девушки и сердито глядя вдаль. – Самой-то не страшно от избытка знания да понимания?
– Нет, не страшно, – с уверенностью ответила Маша. – Не страшно, потому что я права. И ты знаешь, что я права.
– Да ничего я не знаю и знать не хочу! И что, в конце концов, я тебе объясняю? Если ребенок свою мать никогда не осуждает, то и другие не имеют права. Уясни это правило раз и навсегда, может, пригодится!
– Да ты не сердись, Лео… – начала было Маша, но Лео ее перебил:
– Я сержусь? Я вовсе не сержусь. Просто никогда не надо брать на себя смелость рассуждать о вещах, в которых ты ничего не понимаешь. Мала еще, чтобы рассуждать, а тем более осуждать.
– Хорошо, я не буду, – быстро согласилась Маша. – Просто мне теперь стало понятно, отчего вы все такие. Отчего вас пожалеть хочется. И тебя, и Платона, и Антона.
– Маша! Не надо, а? – еще более сердито и холодно произнес Лео. – Не разочаровывай меня, пожалуйста. Такой перебор с искренностью уже не умиляет, а отторгает… И вообще, он больше смахивает на бесцеремонность, чем на искренность. Всегда нужно осознавать границу дозволенного и недозволенного, чужого и своего, понимаешь ты это или нет?
– Прости, Лео… – взмолилась Маша. – Я не хотела тебя обидеть! Правда не хотела. И ты прав, я иногда говорю, что думаю, а это неправильно, я знаю. И моя мама часто меня останавливала в моих порывах. Знаешь, как она меня учила? Мол, конечно, ты говори, что думаешь, но всегда думай, что говоришь… А я сейчас не подумала… Прости, Лео! Я не хотела!
– Да ладно… – тут же смягчился Лео. – Это ты меня прости, зря я на тебя наехал. Спасибо тебе за твою искренность, но все-таки… Давай мы как-нибудь сами разберемся, ладно? Разберемся, что для нас было важнее – каждодневная материнская близость или обеспечение материального благополучия. Тем более материнскую близость нам дед с лихвой заменил. По крайней мере, очень старался. Но уж как получилось, так получилось.
– Да, – закивала Маша, – дядя Ваня очень добрый. Я знаю.
– Ну! Дед у нас такой, не то слово, что добрый! Он вообще большой человечище! И вырастил нас, и в жизнь отправил! Когда увидел, что мы в его опеке больше не нуждаемся, вернулся в свои Камыши и живет себе дальше, как жил… И ничего ему от жизни не надо, никаких благ… Знаешь, я завидую ему иногда по-черному! Так любить свое место, так быть к нему счастливо привязанным… Такое счастье не каждому дано.
Лео снова обнял Машу за плечи. Улыбнулся и с облегчением вздохнул, будто обрадовался, что тема разговора так удачно перетекла в безопасное русло.
Они молча посидели несколько минут, а потом Лео тихо продолжил:
– Да, он вернулся, а мы теперь к нему ездим… Хоть раз в три-четыре года, но бросаем все дела и выбираемся, и сидим несколько дней в Камышах. И слушаем, как шумят камыши, прости за тавтологию. Да, камыши во всех ипостасях – это святое, это незыблемое. Шуме-е-ел камы-ы-ы-ыш, деревья гнулись… – нарочито гнусаво затянул он, покачиваясь на месте, и Маше ничего не оставалось, как тоже покачиваться, следуя за рукой Лео, обхватившей ее за плечи.
– Ты так говоришь, будто тебе не нравится к деду ездить… – повернув голову к Лео, тихо произнесла она и тут же пугливо прикрыла рот ладошкой, будто испугалась, что опять сказала что-то неправильное.
– Почему же не нравится? Очень даже нравится… – серьезно ответил Лео. – Во-первых, никогда не знаешь, что тебя в этом путешествии ждет, какая встреча… А во-вторых, я вполне искренне скучаю по деду. Он у нас просто замечательный, общаться с ним – сплошное удовольствие.
– Да, дядя Ваня такой… Мой папа, к примеру, его очень уважает. И мама тоже уважала… А еще дядя Ваня нам помогал, когда мама болела, дорогие лекарства покупал. Такие дорогие, что мы сами ни за что бы таких денег не собрали. А он молча приходил, брал рецепт и уходил. А потом лекарства приносил. И даже благодарить себя не разрешал, сердито отмахивался. Только не пригодились лекарства, мама все равно умерла…
Маша отвернулась, тихо шмыгнула носом, и Лео почувствовал, как напряглись под рукой плечи девушки. Он торопливо спросил первое, что пришло в голову:
– Тяжело без мамы, да?
Наверное, не надо было спрашивать. Тем более с таким старательным сочувствием. От такого старания минута слабости всегда набирает силу и начинает руководить горестной эмоцией, взращивать ее до слезной верхней ноты.
