– Я вдруг понял, Маш, что совсем не умею жить без Ольги. Мы же с ней со школы, с пятого класса. Срослись телами и душами, как сиамские близнецы… А теперь что? Да, тела можно разъединить, наверное. А с душами-то, с душами что делать? Ты мне только правду скажи, Маш… Скажи, я тебе верю, ты не обманешь. Я схожу с ума, да?
– Нет… Нет, что ты, – поспешила заверить его Маша. – Это горе, Антон. Это ужасное горе, что Ольга умерла, но горе потом уйдет, и тебе легче станет…
– Нет, не станет. И зачем я потащил ее в Прагу, зачем? Только из Берлина прилетели, там такие трудные переговоры были с поставщиками, она не отдохнула совсем… А я ее через две недели в Прагу потащил! А она перелеты туда-сюда плохо переносит! Может, этот проклятый тромб и образовался в ней из-за этих перелетов! Но я ж не знал! Да если б я знал…
– Тебе что, врач про это сказал? Что тромб из-за перелетов образовался?
– Нет… – покачал головой Антон. – Нет, это я сам так решил…
– Перестань себя казнить, Антон. Ты ни в чем не виноват. Перестань…
Они вышли к стоянке такси, уселись в первую попавшуюся машину, поехали в город. Антон сидел рядом с Машей на заднем сиденье, снова говорил без умолку, и было видно, как водитель прислушивается к его речи с опаской.
– Да, Машенька, я и сам себя боюсь, все время себя обвиняю, сам себе приговор выношу… Это я виноват, я! Надо было ее беречь, а я… Наверное, я тоже умру. Я так думаю. Такой холод внутри образовался, и все растет, растет… Да, я думаю, что умру. Никуда не денешься. Мы же как сиамские близнецы были. Один умирает, другой тоже не живет…
Маша взяла его за руку и снова ужаснулась – ладонь была ледяная и твердая, как у покойника. Пока ехали до города, она изо всех сил сжимала его ладонь, чувствуя, как перетекает ее тепло в обезумевшего от горя Антона…
Когда надо было выходить, он вдруг повернул голову и произнес уже намного спокойнее:
– Спасибо, Маш. Мне рядом с тобой легче, правда. И тогда тоже… Когда я тебе из Праги звонил… Сразу стало легче. Ты держи меня за руку все время, ладно? Не отпускай…
И, помолчав, добавил в тихом недоумении:
– Надо же… Жил и не знал, что я такой слабый на самом деле… Как дед Иван говорил – недотык…
И потом, где бы они ни находились, он все время искал ее руку. Маша и сама себя чувствовала почти бескровной, но впереди еще были похороны, и надо было как-то держаться. Чтобы отдать тепло, надо уметь аккумулировать его в себе, хотя бы подсознательно. Хотя бы силой воли. Или божьим даром… А как еще?
Татьяна успела прилететь на отпевание и похороны и, казалось, по праву должна была занять свое законное место рядом с сыном. Она же мать, в конце концов.
Но не тут-то было. Антон все равно выискивал Машу глазами, и она двигалась на его горестный зов, как сомнамбула. Вставала рядом, касалась его руки, и Антон успокаивался, если можно так сказать о человеке, который переживает горе. Его ведь тоже можно переживать по-разному. Можно сгореть в нем полностью, а можно зацепиться за эту каплю спокойствия, как утопающий цепляется за соломинку.
Поминки устроили в городской квартире Антона. Вика с Платоном посидели немного и быстро ушли, сославшись на плохое Викино самочувствие. Она и впрямь выглядела измученной, все время выбегала из-за стола в ванную. Платон, пока ее не было, сидел, опустив глаза в стол, прислушивался болезненно к звукам, доносящимся из ванной. Понятное дело, переживал. Как любящий муж и потенциальный отец. На Машу не взглянул ни разу, будто ее совсем не было.
Последние поминающие собрались уходить, и Антон вызвался проводить их до машины.
– Иди, сынок, иди… Подыши немного воздухом, – согласилась Татьяна и многозначительно взглянула на Машу – вот теперь-то, мол, мы и поговорим…
– Ну что? Видела, как Платон со своей Викой носится? – спросила грустно, когда за Антоном и гостями захлопнулась дверь.
– Видела… – тихо подтвердила Маша, пожав плечами.
– Научилась чему-нибудь наконец? Больше не захочешь принести себя в жертву?
– Я вовсе не жертва, Татьяна. По крайней мере, я таковой себя не чувствую.
– Да мало ли, что ты чувствуешь или не чувствуешь, я не о чувствах твоих сейчас говорю!
– А о чем?
– А о том, что нельзя так поступать, девочка. Надо уважать себя, понимаешь?
– Но это не жертва, это… Это другое что-то. И это помимо меня происходит, будто само собой так получается. Не знаю, как объяснить…
– Да, ладно, я ж понимаю, что ты. Только, знаешь… Хорошо понимать по большому счету, в общем и целом, а когда оно вот, рядом, на твоих глазах происходит… Да, действительно, много на свете женщин, жертвенных по природе. И ты из таких, видимо. Не буду тебя судить. Кто я такая, чтобы судить? Просто мне жалко тебя, и все.
– Не надо меня жалеть, – произнесла Маша, – я и впрямь не чувствую себя жертвой. Жертва же всегда обижена и слаба, а я никого не обвиняю. И я сильная. Я чувствую, какая я сильная. И в то же время сама себя до конца не понимаю, вы правы…
– А человек редко сам себя понимает. Иногда до конца жизни не понимает, только вдруг ощущает в одночасье, что не своей природой живет. А ты… Ты больше о себе понимаешь, чем некоторые…
Татьяна не успела договорить – в прихожей хлопнула дверь, вернулся Антон. Зашел в гостиную, пробежал взглядом по их лицам.
– Я вам помешал, да? У вас был какой-то важный разговор? – спросил он нервно.
– Нет, сынок, что ты… – тут же торопливо заговорила Татьяна. – Нам и говорить-то, собственно, не о чем. А вот с тобой мне надо поговорить. Маша сейчас уйдет, и мы поговорим.
– Она никуда не уйдет, мама. Я не хочу, чтобы она уходила.
Татьяна застыла, словно ей в лицо бросили оскорбление, и Антон глянул на Машу, попросил тихо:
– Не уходи, пожалуйста, хорошо? Прошу тебя. Я умру, если ты уйдешь. Ты же знаешь…
– Сынок, но как же так? Я летела сюда, чтобы поддержать тебя как-то… Я думала, что поживу у тебя…
– Мам, да ты живи конечно. Сколько тебе надо, столько и живи.
– Мне?! Мне надо? А тебе разве не надо?
– Мам… Я повторяю тебе – живи сколько надо. А со своими проблемами я сам разберусь, хорошо?
– С проблемами? Ты называешь все это проблемой, сынок? Всего лишь проблемой?
Татьяна снова застыла, глядя, как Антон встает с дивана и пытается удержать за руку Машу, собравшуюся уходить. Как сильно держит ее за предплечье, как усаживает рядом с собой на диван… Потом усмехнулась и спросила с вызовом, глядя на Машу:
– И ты с ним останешься, да? Тебе не кажется, что это уже перебор, девочка? Тебе не хватило Платона, да? Неужели ты ничему не научилась?
Маша снова сделала попытку подняться, но Антон удержал ее около себя. Руки его снова дрожали, на лбу появилась холодная испарина.
