– …Представляешь? – прожевывая кусок мяса, глядел он на нее с нервным злорадным восторгом этим же вечером. – Представляешь, как Ярик объявит о своем решении Вике? Каково ей это будет принять, а? Как она локти будет кусать? Ошиблась, ошиблась, глупая стрекоза! Не сообразила, как бывает больно от прилетевшего в задницу бумеранга! Замуж за Ярика она выходит, ага! Разбежалась! Ничего, ничего… Пусть попрыгает на горячих углях, пусть! А я посмотрю! Пусть, пусть попрыгает!
– Платон… – тихо позвала Маша, глядя на него с ужасом. – Остановись, Платон, что ты говоришь…
Не мог он остановиться. Не владел собой. Злобное и радостное возбуждение охватило голову, сотрясало израненную недавней болью душу.
– Никогда ей этого не прощу, никогда! Пусть приползет, а я не прощу! Это надо знать Вику, она обязательно…
– Платон! – уже громче позвала Маша, и он остановился, услышав наконец нотку отчаяния в ее голосе. Повернул голову, спросил тихо:
– Что?
– Платон, прекрати, пожалуйста…
– Почему? Я что-то не то говорю, да?
– Как же сильно ты ее любишь, Платон…
– Я?! Я люблю Вику? После всего, что она сделала? Да ты что, Маш? Не-е-ет, что ты… Не-е-е-ет…
Весь вечер он был очень оживленным, строил планы на дальнейшую жизнь. Приставал к Маше с расспросами, куда бы она хотела поехать на Новый год, в теплую страну, к морю, к экзотике, или наоборот, в северную… Маша улыбалась, слушала и кивала, и Платон уже не замечал, как появилось в ее глазах грустное понимание ситуации, и не только понимание, но и смирение – тоже грустное. Хотя… Разве оно бывает веселым?
Через несколько дней Платон стал пропадать, поздно приходить домой после рабочего дня. А потом и вовсе не пришел ночевать. Утром позвонил, бормотал виновато в трубку:
– Я по срочному делу уехал, в другой город… И телефон разрядился, как назло… Не смог предупредить… Извини, Маш…
– Платон, скажи честно… Ты с Викой?
Он ничего не ответил, но именно это молчание и говорило само за себя. Маша переспросила нервно:
– Ведь ты с Викой, Платон?
– Я тебе потом перезвоню, ладно? И все объясню… Очень плохо слышно… Извини…
Конечно, он не перезвонил. И ничего не объяснил. Понял, наверное, глупость всех объяснений по телефону. Когда дверь открылась и они появились в прихожей вдвоем – Платон и Вика, – Маша даже не удивилась, а наоборот, почувствовала некоторое облегчение. Значит, ситуация разрешилась. Наконец-то.
– Маш, прости его… Он виноват, конечно, но так получилось… – первой заговорила Вика, и Маша не узнала ее голоса – таким он был жалким и непривычно просительным.
И сама она была уже другая. Не было в ней прежней уверенности, спесивой наглости. Сняв туфли, первым делом бросилась в ванную, и было слышно, как ее выворачивает наизнанку.
– Сильный токсикоз начался… Вся уже измучилась… – тихо пояснил Платон, не поднимая на Машу глаза и проходя бочком в гостиную. – Пойдем в мой кабинет, поговорим, Маш…
– Да не надо разговоров, Платон. Я сейчас уйду, я быстро соберу вещи. Собственно, и собирать особо нечего. Тем более я готова была к такой развязке.
– Погоди, Маш… Куда ты пойдешь? Тебе же некуда. Давай, я что-нибудь придумаю… Квартиру тебе сниму… Ты не представляешь, как мне хреново от самого себя, что я с тобой так поступаю! Можно, я хоть что-нибудь для тебя сделаю, а?
– Я представляю, Платон, как тебе плохо. И успокойся, пожалуйста, не надо мне ничего. Я к Лео пойду. Поживу там, пока он в Америке. Ключи от мастерской у меня есть.
– Ты к нему вернешься?
– Нет. Он меня не простит. Я знаю.
– Но почему ты так уверена…
– Я знаю, Платон. Да я не пропаду, ты не беспокойся.
– Я сволочь, Маш…
– Нет, ты не сволочь. Ты просто очень любишь Вику.
– Маша, Машенька… – Будь счастлив, Платон. И не будем больше ни о чем говорить, ладно? Иди лучше, Вике помоги… Ей, по-моему, совсем плохо.
Маша принялась быстро собирать в сумку свои вещи, будто ужасно торопилась куда-то. Наверное, и впрямь торопилась – убежать от самой себя. Нет, она не чувствовала никакого униженного отчаяния, просто торопилась убежать…
В мастерской Лео было все по-прежнему, если не считать следов отъезда – немытой кофейной чашки в раковине, брошенного на постель махрового халата и увядших цветов в вазе. И непривычно пустых стен, прежде увешанных работами Лео.
Маша села на кровать, провела ладонью по шелку покрывала, потом уронила голову на подушку, расплакалась. Теперь можно и поплакать, отчего ж не поплакать? Там, у Платона, не могла…
Наплакалась, незаметно для себя уснула. И спала до утра, пока не услышала, как в сумке, небрежно брошенной на кресло, надрывается вызовом телефон.
Встала, ответила на звонок. Сразу и не поняла, что звонит Антон – слишком голос у него был тихим, с нотками удивленного надрыва:
– Машенька, хорошо, что ты ответила… А я ни до кого дозвониться не могу…
– Что? Что случилось, Антон? Ты откуда звонишь?
– Из Праги… Мы с Ольгой были в Праге… Должны были вылететь сегодня…
– И что? Почему не вылетели?
– Ольга умерла, Маша.
– Как – умерла? Боже мой, Антон! Как это – умерла?!
– Я и сам ничего не понимаю, Маш. С вечера было все в порядке, она ни на что не жаловалась, мы спать легли… А утром… Утром я не смог ее разбудить… Врач сказал, что тромб оторвался… Во сне… Сейчас проведут вскрытие, подготовят все бумаги для транспортировки тела. Сегодня, думаю, все успеют. Завтра я ее привезу, послезавтра будем хоронить. Да, думаю, они сегодня успеют. Но как же так, а?
Голос у Антона был хоть и горестным, но в то же время удивленным, и даже с нотками возмущения, будто он был отчаянно недоволен, что никто не может ответить на такой простой вопрос – как же так?
Но что ему ответишь? Смирись, мол? Да, вот так случилось, надо принять? Но как человек может смириться, если ему непонятно – как же так?! Не болела, не жаловалась ни на что, с вечера спать легла… А утром не проснулась, и все. Как же так-то? Как же так?!
Пока Маша кудахтала что-то невразумительное в трубку, похожее на это многократно повторяющееся «как же так», Антон немного собрался с мыслями, проговорил безжизненным сухим голосом:
– Хорошо, что я до тебя дозвонился, Маш. Ты скажи всем, ладно? Предупреди. А Платон где? У него телефон отключен. Почему у него все время отключен телефон, Маш? Ты скажи ему, чтобы не отключал!
– Антон… Я не знаю, где сейчас Платон и что он делает. Но знаю, что он всегда выключает телефон, когда идет судебное заседание.
– А, понятно… Ну да, как я сам не догадался… А когда он освободится, не знаешь?
