– А у меня скоро день рождения. Я в начале октября родилась…
– Да ты что? – обрадовался Лео. – Хорошо, что сказала, а то бы я выглядел полным идиотом! Как будем отмечать? Хочешь, грандиозную вечеринку закатим, а?
– Нет, не хочу грандиозную… – отрицательно покачала головой Маша. И снова предложила: – Давай лучше Антона с Платоном позовем. С женами. Посидим тихо, по-семейному…
– Ладно, уговорила, – согласился Лео. – Устраиваем семейные посиделки. Только учти – жены у Антона с Платоном – дамы не простые, с ними ухо востро держать надо.
– Не пугай меня заранее, Лео!
– Ладно, не буду заранее. Но давай на берегу договоримся – если будут обижать, ты мне скажешь. Хорошо?
– Хорошо…
* * *
Они пришли все – Антон с женой Ольгой, Платон с женой Викой. Маша с трудом узнавала братьев Лео в непривычной для нее ипостаси – не расслабленных южным солнцем, а собранных в рамки презентабельности, хоть и улыбчивых по случаю вечеринки, но с деловым, если не сказать хищным, блеском в глазах. Она сообщила о своем удивлении с присущей ей искренностью:
– Ой, Антон, Платон… Я бы вас даже не узнала, если бы на улице встретила! Такие вы…
– Какие, Машенька? – снисходительно улыбнулся Платон.
– Ну, такие… Как только что из телевизора вышли.
– Откуда, откуда вышли? – проговорила стоящая рядом с Платоном молодая женщина, высоко подняв брови, и, обернувшись к Платону, спросила удивленно: – Ты что, в каких-то телевизионных съемках участвовал? А почему я ничего не знаю?
Маша поежилась от явного гневного удивления в ее голосе и не сразу нашлась что ответить. Хорошо, Платон опередил ее – повернувшись к жене, проговорил весело:
– Маша так шутит, Вика. Шутит, понимаешь? Иносказательно выражается!
И, будто спохватившись, представил торопливо:
– Это моя жена Вика, познакомься. Как видишь, с юмором у нее плоховато. С иносказанием тоже.
– Да нормально у меня с юмором! И с этим… С иносказанием! – довольно зло ответила Вика, переведя взгляд с Машиного лица на лицо Платона. – Просто я некоторых дебильных шуток не понимаю, вот и все! Мне чем конкретнее, тем лучше!
– Ну ладно, ладно, не злись… – примирительно протянул Платон, слегка подмигнув Маше. – Мы же не ругаться сюда пришли, а день рождения отмечать. Веди себя хорошо, моя девочка, не надо бить землю копытцем и бодаться прямо с порога. Смотри, Машенька уже побаивается тебя, правда, Машенька?
– Нет, что вы! Я думаю, мы подружимся… Зачем нам бодаться? – вяло пролепетала Маша, испуганно улыбаясь и отыскивая глазами Лео, который стоял в стороне и говорил с кем-то по телефону.
Вика молча глядела на нее, так, будто пыталась донести молчанием нелепость этого «мы подружимся». Весь ее недоступный вид кричал об этой нелепости – с чего ты, невесть откуда взявшаяся Маша, решила вдруг, что можешь претендовать на мою дружбу? Да ты посмотри, посмотри на себя в зеркало. Где ты и где я?! Разве у тебя есть такое безупречное тело, в течение многих лет воспитанное на правильных тренировках, такое гладкое глянцевое лицо, пережившее массу дорогостоящих косметических процедур, такая стильная прическа, такой модный макияж, такое платье, в конце концов? Кто ты и кто я, девочка, опомнись?!
Платон, казалось, тоже проникся Викиным молчанием, то есть внутренне согласился с нелепостью Машиного «мы подружимся». По крайней мере, если судить по тому взгляду, который он бросил на Вику – так смотрят на обожаемых и боготворимых женщин. Слишком преданно. Почти подобострастно. И никакой внешней насмешливостью и снисходительностью этого подобострастия скрыть было невозможно.
Да, было в этой Вике что-то притягательное. Был вызов. Была власть. И Платон был в этой власти, да. Был рабом этого безупречного тела, рабом этого гладкого глянцевого лица, этой стильной прически, этого модного макияжа, этого платья, в конце концов… Кроме того, и выглядел рядом со своей роскошной женой весьма невыигрышно, не как владелец роскоши, а как ее преданный хранитель – был меньше ростом, полноват, рыхловат и лысоват. И даже стильные очки в золотой оправе и дорогие часы на запястье не придавали его облику нужной для равновесия харизмы.
Ольга, жена Антона, показалась Маше скорее равнодушной, чем злой. Улыбнулась дежурно при знакомстве и тут же ушла обратно в свое равнодушие. Была она худа, бледна, белокура от природы, но волосы убирала в абсолютно гладкую прическу, венцом которой красовалась довольно внушительная фига на затылке – тоже, по всей видимости, творение рук дорогого стилиста. Вообще, они казались очень похожими внешне – Антон и Ольга. И было очевидно, что существуют они рядом друг с другом в полном единении и согласии – даже выражение лиц у них было одинаковое. Не приставайте к нам со всякими глупостями, мы очень устали – вот что ненавязчиво, но настойчиво говорили их лица, – конечно, семейный праздник мы своим вниманием не обойдем, но ради бога, не приставайте…
Лео закончил свой телефонный разговор, шагнул к Маше, положил ей руки на плечи. Пробежав тревожным взглядом по лицам, заторопился с извинениями:
– Простите, так некстати заказчица позвонила, неудобно было прерывать разговор на полуслове…
– Да мы все понимаем, что ты, братец! Молоток, молоток! – слегка ударил его в плечо кулаком Платон. – Мы ж понимаем, что заказчица – это святое дело! Наслышаны, наслышаны про твои творческие победы, молоток!
– Да, Лео. Мы с Ольгой тоже очень рады, – искренне улыбнулся Антон, а Ольга едва кивнула с вялой улыбкой.
– Нет, а чего мы ждем? – капризно надула губы Вика. – Хвалим его, хвалим, а сами даже не видели, что он там сотворил! Слышь, Лео, показывай давай, не жмись! Где у тебя спрятаны твои шедевры? Мог и заранее их на обозрение выставить к нашему появлению!
– Да нечего показывать, Вика… – виновато развел руки в стороны Лео. – Все портреты уже забрали заказчицы, уж больно им не терпелось…
– Что, ни одной работы не осталось? – продолжала напирать Вика. – Ни одной, ни одной?
– Почему же, есть одна… – улыбнулся Лео. – Самая первая, с которой началась вся серия портретов.
– А что, она разве заказчице не понравилась? Почему она осталась у тебя?
– Потому что это Машин портрет, Вика.
– Ах, вон оно как… Портрет музы, значит. Которая, так сказать, снизошла и подвигла. Ну что ж, давай музу, если ничего больше нет! Давай-давай, не стесняйся!
– Что ж, – согласился Лео, – идем…
Он провел всю компанию к дальней стене мастерской, отодвинул тяжелую портьеру так, чтобы свет падал на портрет на стене. Отошел в сторону, скрестив на груди руки, и замер в молчании.
Все тоже молчали, рассматривая Машин портрет. Маша и сама увидела его, будто впервые, и снова с трудом узнала саму себя. Нет, черты лица были те же, и улыбка, и манера слегка щурить глаза, и та же темно-русая прядь выбивалась из-под косынки, но все же это была какая-то другая девушка. В чем она была другая – Маша не могла себе объяснить… Последние лучи уходящего солнца сошлись на ее смуглом загорелом лице и делали его живым и теплым, и кожа была нежной и бархатной, и глаза светили медовой искрой с переливом, и губы были чуть сжаты, так, будто она с трудом сдерживает рвущийся наружу смех. Да разве эта красавица – она, Маша? Откуда Лео разглядел в ней столько нежности, столько бархата, меда и заразительного веселья? Чудеса, да и только!
