– Черт, времени мало, скоро свет уйдет… – досадливо пробурчал Лео. – Но сколько успею… Ты, главное, выражения лица не меняй, ладно, Маш? Вообще ничего не меняй… Ты сейчас такая, какой я тебя вижу… Представь, что ты только что обернулась ко мне и весело щуришь глаза от солнечного света! И улыбка такая – вопрошающая.
Она стояла, не шевелясь, почти три часа. Солнце припекало затылок, шея затекла, спина тоже. Плечи стали деревянными. Зато Маша старательно представляла себе, будто только-только спрыгнула с окна и смотрит на Лео с улыбкой… Как он сказал про улыбку? Ах да… Чтобы вопрошающая улыбка…
Впрочем, вопрошающую улыбку нетрудно было изобразить, потому что «вопросить» хотелось уже по-настоящему – долго, мол, мне еще так стоять? И желудок от голода подвело, и страшно хочется сбегать пописать…
Но надо терпеть. Терпеть, черт возьми. И улыбаться безмятежно и вопрошающе. Потому что… Потому что с Лео и впрямь что-то необыкновенное происходит. Наверное, это и есть то самое, что называют вдохновением художника? Такое ощутимое, такое нежное и сильное, и хочется его потрогать руками, и мучает страх, что оно может ускользнуть… Но ведь нельзя, чтобы ускользнуло. Пусть оно будет у Лео. Как можно дольше. А затекшая спина, голодный желудок и мучительное желание сбегать пописать – это такие пустяки…
А все-таки интересно – может ли посторонний человек почувствовать вдохновение художника, ощутить его присутствие так реально, так близко? Наверное, не может. Потому что это духовная собственность художника. Но если рядом с художником находится человек, вовсе ему не посторонний… Не просто натурщица, а его любимая женщина? Любимая и любящая?
– Ну все! На сегодня хватит! – устало проговорил Лео, выглянув из-за холста. – Основное я схватил, но работы еще много. Завтра продолжим, ладно?
– Ой, а можно, я посмотрю? – двинулась от окна к мольберту Маша, но Лео быстро накинул на холст какую-то тряпку, даже немного испуганно, как ей показалось, и ответил так же немного испуганно:
– Нет, нет! Тут еще очень много работы. Все равно ты пока ничего не увидишь. Не обижайся, ладно?
Он шагнул к Маше навстречу, обнял, прижал к себе. И опять ей показалось – он другой. Другие руки, другое тепло, другой запах. Но голос, к счастью, был тем же самым, от которого зашлось счастливым биением сердце:
– Машка, Машка моя! Чудо мое… Люблю тебя, слышишь?
– И я тебя люблю, Лео…
– А еще я есть хочу. Страшно. Вот прямо в обморок сейчас упаду от голода.
– И я…
– А что мы будем есть, нет же ничего…
– Я глазунью сделаю, как ты любишь. Я видела, там яйца в холодильнике есть. И оливковое масло. И хлеб. Только он черствый, наверное. Но если на сковородке с маслом разогреть…
– М-м-м… Как ты вкусно рассказываешь. Уже хочу.
– Да, я сейчас все сделаю, только до туалета добегу. Пусти…
– Погоди, Маш, – попросил Лео. – Давай постоим еще немного. Полминутки. Мне сейчас так хорошо… Никогда так хорошо не было. Знаешь, со мной произошло что-то сейчас…
– Да, я это почувствовала.
– Правда? А что ты почувствовала?
– Не знаю, как объяснить… Будто ты другой стал.
– Да! Да, именно так. Я другой стал. Я себя совсем не чувствовал, будто нет меня. А есть что-то другое. Оно такое… Сильное и властное, и руководит моей рукой. А меня нет. Я исчез. В другое измерение ушел. В другую систему координат. Поменял себя на это самое сильное и властное.
– А потом ты вернулся, да?
– Да, потом вернулся. И мне хорошо. О боже, как же мне хорошо! И я знаю, что завтра все вернется… Не понимаю, откуда, но знаю. Уверен. Завтра прямо с утра продолжим, хорошо? – повернул он голову в сторону закрытого тряпицей холста. – Надеюсь, завтра тоже будет много солнца!
Лео писал портрет Маши несколько дней. Ни разу не вышел из дома, был сосредоточен, рассеян и погружен в себя. Подолгу лежал в мастерской на узкой тахте, отвернувшись к стене, и Маша знала, что он не спит и даже не дремлет, а смотрит в стену пустыми глазами. Хотя они были совсем не пустые, а болезненно напряженные, с точкой отчаянного страдания в узких зрачках. А еще она знала, что подходить к нему с вопросами и удивленным сочувствием не надо, и не подходила, и по первому требованию быстро повязывала голову косынкой, хватала тряпку и становилась у открытого окна, и глядела безмятежно и чуть вопрошающе.
Конечно, эта безмятежность давалась ей непросто. Попробуй, надень ее на лицо, когда видишь, как любимый смотрит измученными глазами. Господи, да неужели художественное вдохновение так тяжело дается? Неужели оно вовсе не радость, а мука мученическая? Неужели оно не позволяет нормально жить… Нормально спать, нормально есть. Вон, как Лео похудел, и желтые провалы образовались под глазами. Когда он закончит этот ее треклятый портрет, в конце концов?!
И однажды он позвал тихо:
– Иди, смотри…
Маша подошла – почему-то на цыпочках. И в первую секунду не узнала себя в девушке на портрете – такое от нее шло живое обаяние, такой внутренний свет… Хотелось смотреть и смотреть, и впитывать в себя жадно этот свет, и все было мало. Ее даже легкая дрожь пробрала, побежала мурашками по животу. Хотела что-то сказать, но вдруг сглотнула нервно и на выдохе расплакалась, как ребенок, прижав кулачки к губам.
– Что ты? Не понравилось, да? – испуганно спросил Лео.
– Понравилось… – выдавила Маша сквозь слезы. – Только это совсем не я… Она такая красивая, на портрете, она вся изнутри светится… А я разве такая?
– Да, ты тоже светишься изнутри. Правда.
– А почему я в себе никакого света не чувствую? – удивилась Маша.
– Зато я почувствовал, – ответил Лео. – И увидел. Разве тебе мало?
– Нет, нет… Знаешь, я ужасная дилетантка в живописи, я абсолютно ничего в этом не понимаю, но… Я могу сердцем увидеть, душой увидеть! По-моему, у тебя здорово получилось. Красиво. По-настоящему. Ой, я даже не знаю, какие слова говорят художникам, когда нравится…
– Спасибо, Маша, – тихо произнес Лео, глядя на нее торжественно и серьезно. – И ты сказала именно то, что я хотел от тебя услышать. Спасибо. Вечером придет Глебка Лаврович, ему тоже покажу. Интересно, как он оценит…
– А кто это – Глебка Лаврович?
– Да один знакомый художник… Довольно успешный, кстати. Выставляется часто, продается довольно хорошо. Я его вместе с женой позвал, ее Лялей зовут, очень забавная девица. Я думаю, ты с ней подружишься.
– Ой, так надо же стол накрыть! – засуетилась Маша. – Приготовить что-то. Может, до супермаркета прогуляемся, а?
– Давай, – согласился Лео. – Давно я в этот мир не выходил, даже интересно, а вдруг там изменилось что-нибудь…
– Да ничего там не изменилось, – рассмеялась Маша, – по-прежнему солнце светит и птицы поют.
