– Ты что вообще делаешь?! – закричал Гвидир и заплясал по песку, тыча в брата раскаленным копьем.
Мадог отпрыгнул.
– Подожди, Гвидир! Ты выбрал огонь. Ты должен позволить мне сражаться огнем.
– Ты обязан создать огонь сам! Таковы мои правила!
– Ты всегда играл по своим правилам, брат Гвидир, – негромко сказал Мадог.
– Я король, слышишь?! Я король! – Гвидир сорвался на истерический крик.
Мадог, двигаясь словно во сне, отстранился от слов брата и устремил синий огонь своих глаз на огромную груду цветов. Запах смятых лепестков поднимался в воздух, словно дым. Мадог погрузил руки в цветы по самые плечи и сдвинул груду, чтобы снова увидеть тот овал. На песке бурлила тонкая пленка воды.
– Довольно кошмаров Гвидира! – велел Мадог, пристально глядя на воду, искрящуюся на солнце.
Вода подернулась рябью, замерцала и снова показала мать с ребенком на руках, но это был другой ребенок, с широко поставленными глазами, в которых сквозь синеву проблескивал солнечный свет, – смеющийся, веселый ребенок. «Ты принесешь благо своему народу, Эль Зарко, маленький Синеглазик, – ворковала мать. – Твои глаза – это знамение, знак мира. Ты ответ на наши молитвы, синева для рождения, синева для радости».
Потом мерцание исчезло, и в овале отражалось лишь покрытое облаками небо. Мадог устремил взор к небу и громко воскликнул:
Я, Мадог, сбираю днесь
Всю святую мощь Небес,
Солнце – светоч наш дневной,
Снег, слепящий белизной,
Пламень, властный греть и жечь…
Солнечный свет вырвался из-за облаков и ударил прямо в цветы. Запах роз смешался с тоненькой струйкой дыма, поднимающейся над смятыми лепестками. Когда к дыму присоединился язычок пламени, Мадог прыгнул к брату.
– Вот мой огонь, Гвидир! – Он вырвал у брата копье и зашвырнул в озеро. – А теперь мы сойдемся в честном бою! – И он сжал Гвидира в объятиях, словно бы из любви.
Целую вечность два брата боролись на берегу озера; оба задыхались от напряжения, но ни один не уступал. Их тела раскачивались в странном танце, и народ Ветра вместе с людьми из-за Озера молча смотрели на них.
Солнце завершило свой путь по небу и опустилось в лес на ночной отдых, а братья все еще сжимали друг друга в мучительных объятиях, и дыхание их было громче, чем шум ветра в ветвях.
Огонь медленно поглотил цветы, и когда от них осталась лишь горстка пепла, Мадог оттеснил Гвидира в озеро и держал его под водой, пока поднимающиеся пузырьки не показали, что его брат умоляет о пощаде. Потом он достал его из воды, и вода хлынула изо рта Гвидира, темная, как кровь, и он обмяк в руках у Мадога.
– Уводите свои лодки и забирайте вашего короля в ваши земли, – обратился Мадог к народу Дальнего берега Озера.
В голосе его звучали презрение и боль, а синие глаза были полны слез.
Три лодки столкнули на воду. Лопасти весел вернулись на древки копий. Мадог закинул Гвидира в центральную лодку, словно куль с зерном.
– Уходите. И чтобы мы никогда больше не слышали барабанов войны.
Он снял с головы Гвидира золотой венец и зашвырнул его в озеро.
А потом повернулся к брату спиной и пошел на берег.
Зилл ждала его.
Мадог посмотрел на нее и запел:
Повелители тверди, воды и огня,
Повелители ветра, и ливня, и вьюги,
Ни желаний, ни просьб больше нет у меня,
Ведь со мною дочь Старца, отрада моя,
Ведь со мною любовь моя, сердца подруга.
А Зилл запела ему:
Суждено нам смеяться, а не горевать,
Суждено нам рожденье, не смерть, воспевать.
Мадог обнял ее и прижал к груди:
– Завтра я буду горевать о своем брате, ибо эта смерть куда хуже других. Но сегодня мы будем радоваться!
Дети запели, а за ними и весь народ Ветра, и Ресчел тихо сказал Мадогу:
– То прорицание, в которое твой брат хотел заставить нас поверить, – это часть его ночных кошмаров. Возможно, наши видения окажутся сильнее, чем его.
– Да, Старейшина, – сказал Мадог, но подумал о тех штуках, которые видел падающими с неба, и о странных облаках, похожих на грибы, и об огне, и его пробрала дрожь. Он посмотрел на водяной овал, однако увидел в отражении лишь улыбающийся лик луны.
Луна скользнула за деревья, чтобы присоединиться ненадолго к своему брату-солнцу. Звезды танцевали на небе свой сложный ритуальный танец. Люди с Дальнего берега Озера смотрели на Гвидира. Его золотая корона исчезла, а с ней и его власть.
Мадог лежал, обнимая Зилл. Он вскрикнул во сне, и из-под опущенных век потекли слезы, и ресницы его намокли, и пока он спал, Зилл прижалась к нему и поцелуями осушила слезы.
– Пойдем, – сказал Гаудиор.
Чарльз Уоллес, моргая, стоял рядом с единорогом.
– Это был сон? – Он посмотрел на темные воды, плещущиеся о берег, и на наклоненный камень. Никого не было.
Гаудиор выдул серебристые пузырьки, пузырьки отскочили от его бороды.
– Ты был Внутри Мадога. На этот раз – глубоко Внутри.
– Мадог, сын Оуайна, короля Гвиннеда… Тот самый Мадог из книги. Ведь возникала же раз за разом теория о том, что валлийские мореплаватели побывали здесь раньше Лейфа Эрикссона… Что-то насчет индейцев с синими или серыми глазами…
– Уж тебе-то следовало бы знать, – упрекнул его Гаудиор. – Ты был Внутри Мадога.
– Не могло же все это быть реальным!
– В те дни реальность была иной, – сказал Гаудиор. – Для Мадога это было реально.
– И огонь из цветов тоже?
– Розы часто горят. Это самое очищающее пламя из всех.
– А то видение… Ну то, что Мадог увидел в воде, – это была какая-то разновидность Отражения?
Рог Гаудиора замерцал.
– Гвидир принял сторону зла и потому был открыт для Отражений эхтров.
– Так тот кошмарный младенец был отражением, которое эхтры хотят сделать сбывшимся?
– Насчет Отражений я никогда не могу быть уверен полностью, – признался Гаудиор.
– А еще там был другой ребенок… – Чарльз Уоллес прикрыл глаза, пытаясь почетче представить то видение. – Синеглазый ребенок, ответ на молитву, которому суждено принести мир. Так, значит, и он не менее возможен?
– Это все очень запутанно, – Гаудиор встряхнул гривой, – потому что мы с тобой движемся в разных измерениях.
Чарльз Уоллес потер лоб, как тогда, в комнате у Мег.
– Это все есть где-то в книге. Почему мне как будто что-то не дает вспомнить ее?
Единорог не ответил.
