…То ли птица в клюве ей принесла счастье, то ли в ладонь обронила счастливое перо. А вы говорите: Год Красного Петуха…
Из тюрьмы Г. в колонию С
В середине неблизкого пути обнаруживаю, что оставила дома паспорт. На душе скребут кошки: пропустят – не пропустят? Едем не к тёще на блины – в режимное учреждение.
В дороге меня окончательно добивает ещё известие. Оказывается, мы едем в колонию для несовершеннолетних мальчиков. Это им я везу свои девчачьи сказки и женские истории! А то ведь мальчишки прямо глаза проглядели в окошко, извелись там без малышовских сказок, без тётенькиных любовей и страданий. Ну да не обратно же поворачивать.
Когда входим в клуб, колонисты вскакивают, чеканно и оглушительно выкрикивают: «Здравия желаем!» Это они приветствуют незрячего поэта Смелкова.
А жизнь брала своё – прозрело сердце,
Искал себя и в деле находил,
Срывался, падал, вновь вставал и жил…
В юности потерянное зрение из-за разорвавшейся в руке гранаты. Три высших образования. Восемь сборников стихов. Руководство обществом слепых и промышленным предприятием. Если у вас дома есть итальянская стиральная машинка «Канди», выпуска 2003–2009 года – знайте: электрожгуты в ней изготовлены при генеральном директоре Смелкове.
До него и сейчас трудно дозвониться: то он в командировке по делам общества слепых, то на творческой встрече, то на даче, которую построил своими руками. На этот раз Смелков организовал конкурс сочинений среди несовершеннолетних колонистов, на тему «Мы все твои, Россия, дети».
Я наблюдаю за мальчишками. Какие красивые, одухотворённые, открытые лица! Я не оговорилась: красивые и открытые. Когда человека стригут под машинку, у него странным образом открывается, яснеет и делается беззащитным лицо, будто с него сдёргивают покров фальши. С волосами можно производить разные манипуляции: взбить так и эдак, кучеряво уложить. А лицо – вот оно лицо, какое есть.
Когда-то я спросила знакомую евангелистку: «Отчего в тюрьмах встречается так много красивых, просто ангельски красивых людей? А потом узнаёшь, что этот ангел вырезал целую семью».
– А ты думаешь, дьявол явится людям мохнатым, с рогами и копытами, каким его изображают на картинках? – ответила она вопросом на вопрос. – У него будет прекрасный, светлый, неслыханной прелести лик…
Зрители расселись в клубе следующим образом: на первых скамьях самые крупные, плечистые подростки. Чем дальше от сцены – пацаны мельче и хилее. И уже за их спинами торчат ушки и макушки самых бледных, заморённых. Даже с моего места видны их вялые лица с красными, подпухшими от недосыпа (или слёз?) глазами.
Всё правильно. Вернее, всё неправильно и так быть не должно. Но всякое замкнутое пространство, будь то армия, тюрьма, колония или остров Любви в «Доме-2» – есть срез общества, где отношения между людьми утрированы, доведены до гротеска. Очищены от всяких условностей.
Если разобраться, и на воле есть плачущие, обиженные «терпилы». Есть нейтральные «мужики» – и есть паханы и облизывающие их шестёрки. Просто это разделение не бросается так резко в глаза.
– В колониях, особенно детских, без подобной иерархии не обойтись. Иначе – забудь о дисциплине. Анархия, бунт, – признался (не для печати) офицер-воспитатель, когда мы ехали обратно. В салоне вспыхнула маленькая дискуссия.
– А как же Макаренко?
– Сравнили. Тогда дети были другие. Мягкий и благодарный, как пластилин, материал. Внутри – не вытравленный ещё стерженёк патриархальности. Вера в Бога, в справедливость, в идеалы…»
Если бы мы, не приведи Бог, оказались за решёткой, я бы была «шнырём» (немного утешает, что интеллигентный Басилашвили из «Вокзала для двоих» на зоне тоже угодил в «шныри», то есть уборщицы). А вот Леонид Фёдорович, несомненно, стал бы авторитетом. Но справедливым и мудрым авторитетом.
Безо всякой надежды я предлагаю ребятам несколько привезённых книг:
– Подарите на свидании своим мамам, сестричкам. А может, у кого и девушки есть.
К моему удивлению, меня вмиг окружает толпа. Мальчишки, торопясь, перескакивают через скамейки. Со всех сторон: «Я, я! Пожалуйста, дайте мне!» Интересно, если бы я раздавала таблицы умножения – хватали бы с таким же энтузиазмом? Это что, пресловутое: дают – бери, бьют – беги?
А может, я ошибаюсь. Каждому мальчишке, даже самому забитому и жалкому, хочется выглядеть крутым. Круто же: пришла мама на свидание – а он ей подарок: новенькую, пахнущую типографской краской книжку. Из-за решётки, из неволи. Маленький мужчина, добытчик.
В человеке первично Добро. Если бы в стране за труд платили достойные деньги, а не жалкие подачки – сколько бы родителей не спилось, сколько детских судеб не было бы искорёжено. По этому поводу в машине снова вспыхивает ожесточённый спор.
– Не путай тёплое с мягким. Вон, китайцы за кусок хлеба ломят – мировую державу отгрохали.
– То китайцы. А русскому человеку вынь да положи справедливость. Без неё, справедливости, ему и жизнь не жизнь, и сахар горек.
В основном книги достались плечистым и крепким, с ближней скамьи. Последнюю я протягиваю ушастенькому замухрышке. Он берёт с оглядкой, робко, недоверчиво и обречённо: отберут за первым углом.
Впрочем, воспитатель отбирает книги у всех: подарки подарками, а инструкция инструкцией. Книги он должен просмотреть: не пронесла ли я в них чего запретного. Наркотики или маляву. И самому ознакомиться с содержанием: нет ли там нецензурных мыслей и выражений. И раздаст он их, в отличие от меня, справедливо. Самым достойным: за хорошее поведение и за учёбу, победителям конкурса.
Нынче трудно добровольно заставить читать книги у малоизвестного автора. Да чего там – просто заставить читать. Человека нужно отодрать от телевизора и надеть наручники, арестовать. Надёжно изолировать от общества, посадить в четыре стены за толстую решётку (не вырвешься, голубчик!), замкнуть на ключ, окружить колючей проволокой и злыми собаками – и может, для надёжности, даже заковать в кандалы. Попался! Чтобы уж никуда не делся и читал как миленький.
С самого начала наш маршрут определён следующим образом: воспитательная колония для несовершеннолетних в городе И. – следственный изолятор в городе Г. – женская колония общего режима в городе С. Кольцо – только не золотое, а железное – замкнёт мужская ИК строгого режима в пригороде Я.
От сумы и тюрьмы не зарекайся. Не приведи Бог, окажешься за решёткой – и так это скромненько, как бы между прочим, обронишь: «А тут у вас в тюремной библиотечке мои книжечки лежат…». Глядишь, гражданин начальничек – ключик-чайничек подобреет, распорядится перевести в камеру суше, теплее. Лишнюю передачку разрешит, свиданку с родными или ещё какую поблажку.
Это мы похохатываем, перетаптываясь у ворот следственного изолятора. Хотели попасть за решётку? Да без проблем. Не забыли прихватить кружку, ложку и пару белья?
