На мне — её шуба, её траурная вуаль. Опустив руку в щель кармана, я достаю кольцо с бриллиантом «Гарри Уинстон». Прикасаюсь к нему губами, дую на ладонь, словно хочу послать камню воздушный поцелуй, и, покачав кулаком, бросаю. Бриллиант описывает сверкающую дугу и разбивает исковерканное отражение.
То, что было подлинной историей жизни, разлетается миллионами сверкающих осколков. Единое цельное изображение распадается на множество обманчивых перспектив. Бесценный камень теряется в куче ослепительных презренных стекляшек.
Кэтрин Кентон будет жить вечно, ей суждено сохраниться в людской памяти неизменной, как легенды киноиндустрии граф Оксфорд и Хаус Питерс. Бессмертной, словно Трикси Фриганза. Её лицо будет не менее знакомо грядущим поколениям, чем сияющий культовый лик Талли Маршалл. Мисс Кэти ждёт вечное поклонение, подобно тому как рукоплещущая публика всегда будет обожать Роя Дарси, Брукса Бенедикта и Евлалию Дженсен.
Всякое подлинное воспоминание о моей мисс Кэти вместе с зеркалом раскололось на блистательные обломки. Над ними поблёскивает последняя урна. Камера приближается, и мы читаем на серебре гравировку: Кэтрин Эллен Кентон.
За это стоит поднять бокал.
Акт III, сцена восьмая
В начале восьмой сцены третьего акта Лилиан Хеллман врывается в роскошный будуар Кэтрин Кентон, проносится пулей и всем телом наваливается на вооружённую руку Уэбстера Карлтона Уэстворда Третьего. Лили с Уэббом дерутся не на жизнь, а на смерть, шумно катаясь по спальне, сбивая кресла, торшеры и разные безделушки. Элегантные руки силятся удавить врага. Громко хлопают полы разорванной ночной рубашки в стиле Лили Сент Кир. Чулки «Валентино» пришли в негодность. Безупречные белые зубы впиваются глубоко в коварную, вероломную шею Уэбба. В пылу сражения противники давят упавшую шляпку марки «Эльза Скиапарелли», в то время как Кэтрин остаётся лишь малодушно вопить от ужаса.
Как и в первой сцене книги, на экране наплывом возникает длинный торжественный стол, за которым восседает Лилиан Хеллман. На этот раз она потчует прочих гостей историей своей битвы. Пылают свечи, стены покрыты резными панелями, лакеи стоят навытяжку. Лилиан умолкает ровно настолько, чтобы как следует затянуться сигаретой, и, обдав струйкой дыма половину собравшихся, продолжает:
— Не займись я диетой именно в ту неделю… — пепел сыплется на тарелку для хлеба, — …моя великолепная, ослепительная Кэтрин была бы жива…
С первыми же словами болтовня мисс Хеллман превращается в джунглевый саундтрек, из тех, что звучат фоновым шумом в любой из серий «Тарзана»: трели тропических птиц и рёв обезьян. Гав, чирик, мяу… Кэтрин Кентон.
Хрю, му, скрип… Уэбстер Карлтон Уэстворд Третий. Мужчина, виноватый лишь в том, что сумел горячо влюбиться — страстно влюбиться, — обречён играть роль злодея отныне и до скончания этого глупого кинофильма под названием «История человечества».
Прославленное тело едва успело остыть, а мисс Кэти уже стала частью мифологии Хеллман, мисс Лили, с головы до ног больной синдромом Туретта — той особой формой, когда через слово вставляют громкие имена.
Пока лакеи подливают гостям вина и убирают десертные блюдца, руки Лилиан плавно порхают в воздухе, сигарета вычерчивает замысловатые дымные каракули, ногти впиваются в невидимого грабителя. В сегодняшней истории на ночь Лили продолжает спарринг с вооружённым мужчиной в маске. Вот они по очереди хватают пистолет… Раздаётся выстрел. Хеллман с размаху хлопает ладонью по столу, так что на скатерти подпрыгивают бокалы и позвякивает серебро.
Я сижу далеко за солонкой и молча слушаю, как Лили ухитряется с лёгкостью переплавить чистейшее золото чужой непридуманной жизни на собственные звонкие медяки.
Качая на коленях пухлое жизнерадостное дитя, одну из сироток, побывавших на кастинге в особняке мисс Кэти, я беззвучно прошу небеса о том, чтобы покинуть сей бренный мир после Лили. Слева и справа, от одного конца длинного стола до другого, все гости — Ева Ле Галлинн, Напиер Алингтон, Бланш Бейтс, Джинн Иглс — все молятся об одном. Джордж Жан Натан из журнала «Смарт Сет» лезет в нагрудный карман за авторучкой и начинает писать на салфетке. Эдвин Шэллерт («Лос-Анджелес таймс») косится на него и делает в блокноте пометку о том, как пишет Натан. Бертрам Блок торопливо строчит о пометках Шэллерта о том, как пишет Натан.
Всех пугает возможность умереть раньше Лилиан Хеллман… Скончаться — и неизбежно пойти на корм ненасытной Лили. Так, чтобы вся твоя жизнь и доброе имя тут же скукожились до размеров голема, франкенштейновского чудовища, которого оживит и заставит плясать под свою дудку мисс Хеллман. Что может быть хуже смерти? Только вечность на поводке у Лили Хеллман, в виде ручного зомби, которого воскрешают во время торжественных ужинов, радиоинтервью или в автобиографических книжках.
«После ужина с Хеллман, — заметил однажды Уолтер Уинчелл, — человек жаждет вовсе не кофе с десертом. Ему нужно лишь одно — хорошее противоядие».
Даже самое известное имя, стоит носившему его человеку провести определённое время в могиле, превращается в неосмысленные звуки природы. Хрюк, гав, иа… Форд Мэдокс Форд… Мириам Хопкинс… Рэндл Эйртон.
Чарли Маккарти (он сидит справа) поздравляет меня с успехом вышедшей книги. Вот уже двадцать восемь недель «Парагон» занимает первое место в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс».
Мэдлин Кэрролл (её посадили напротив) с подчёркнутым британским акцентом интересуется именем крошки, сидящей у меня на коленях.
В ответ я рассказываю, как мисс Кэти решила удочерить сиротку, которая по закону досталась мне как официальному опекуну. Моим наследством стал особняк, все инвестиции, авторские права на книгу «Парагон» и эта девочка, неземной белокурый ангел, умеющий пока что лишь улыбаться и лопотать. А зовут её — Норма Джин Бейкер.
Все мы слишком мало похожи на реальных людей.
Любой человек на свете — попросту второстепенный персонаж в чьей-то жизни.
Истине, драгоценному факту суждено затеряться в куче осколков чужой фантазии.
По моему знаку лакей приближается и подливает вина. В мыслях я уже сочиняю историю, где Лилиан Хеллман суетится и мечется, изображая скучающую самовлюблённую идиотку. Она играет злодейку, подобно тому как Уэбстер сыграл злодея.
В этой истории на ночь, на этом ужине я буду невозмутима, спокойна, во всём права. Вот вам и безупречный ответ. Сегодня роль героини достанется мне.
Только чур уговор: это НЕ Я вам сказала.
Кадр обрывается. Идут титры.
(Конец).
