Вставка: крупным планом — телефон, застывший на столике в прихожей особняка мисс Кэти. Раздаётся звонок.
Резкая смена кадра: я продолжаю бежать. Голова не покрыта, волосы развеваются на ветру. От ударов моих коленей подол передника высоко взметается в воздух.
И ещё раз телефон. Звонит, звонит…
Я обгоняю группу людей, бегущих трусцой, расталкиваю собачатников и мамашек с колясками. Павильон на пике Киндерберга постепенно вырастает в размерах. Со стороны ближайшей карусели доносится до отвращения сладостная музыка.
Телефон в прихожей не унимается.
Я добегаю до павильона, где множество людей — почти поголовно пожилых мужчин — сидит попарно за столиками, сутулясь над чёрно-белыми армиями фигур. Некоторые столики расположились внутри, другие — снаружи, под сенью навеса. Это шахматный павильон, построенный Бернардом Барухом.
И вновь крупным планом: прихожая, телефон. Звон обрывается, когда в кадре возникает чья-то рука и берёт трубку. Камера поднимается вместе с ней к лицу. К моему лицу. Чтобы вам было проще представить, вспомните Телму Риттер, отвечающую в кино на звонки. В этом коротком флешбэке мы слышим, как я говорю:
— Резиденция Кентон.
И наблюдаем за моей реакцией, когда из трубки доносится голос мисс Кэти:
— Пожалуйста, приезжай скорее. Поторопись, — раздаётся по телефону, — он собрался меня убить!
Между тем я лавирую между столиками шахматистов, расставленными в парке. Почти все игроки пользуются часами с двумя лицами-циферблатами. Сделав ход, игрок бьёт по кнопке: одна секундная стрелка немедленно замирает, зато другая тут же возобновляет движение. За очередным столиком мужчина, похожий на постаревшего Лекса Баркера, обращается к пожилому двойнику Питера Устинова:
— Шах.
И бьёт по двуличным часам.
Моя мисс Кэти сидит в отдалении от всех, в одиночестве, за столом, инкрустированном чёрно-белыми квадратами. Только вместо пешек, ладей и коней на нём — пачка бумаги. Увесистая, словно сценарий для Сесила Б. Демилля. Мисс Кэти судорожно сжимает страницы обеими руками. Её фиалковые глаза укрыты за солнечными очками. Завязанный под подбородком жёлтый шарф от «Гермес» прячет от любопытных прославленный профиль. Стёкла очков отражают моё приближение: Телма Риттер и сестра-близнец.
Присаживаясь за столик, я спрашиваю:
— Кто тебя хочет убить?
Где-то рядом дряхлый Слим Саммервилл ходит пешкой и произносит:
— Шах и мат.
Из отдаления смутно доносится шум экипажей, что с грохотом катятся по Шестьдесят Пятой улице. На Пятой авеню обмениваются гудками таксисты.
Мисс Кэти пододвигает ко мне пачку белых листов.
— Только не рассказывай никому. Это унизительно.
Гав, хрю, скрип… «Жиголо охмуряет звезду».
Му, мяу, жжж… «Одинокая стареющая кинолегенда соблазнена убийцей».
Она нашла эту пачку, разбирая один из чемоданов Уэбба. Он уже набросал мемуары об их романе. Подталкивая рукопись ко мне, мисс Кэти выдыхает:
— Взгляни только, что он там написал… — Потом отдёргивает стопку обратно, прикрывает её плечами от посторонних и, покосившись вокруг, быстро шепчет: — Насчёт отрывка, где я позволяю мистеру Уэстворду склонить меня к анальным сношениям… запомни, это вымысел чистой воды, от начала и до конца.
Энтони Куинн в преклонных годах ударом по кнопке заводит один из таймеров и останавливает другой.
Мисс Кэти снова пододвигает пачку ко мне, потом забирает её и чуть слышно бормочет:
— Да, просто чтобы ты знала: сцена, в которой я устраиваю мистеру Уэстворду сеанс орального удовлетворения в туалете ресторана «У Сарди», — тоже грязная, наглая ложь…
И ещё раз украдкой оглядывается.
— Сама почитай… — Бумажная стопка опять ползёт в мою сторону — и резко возвращается в руки Кэтрин Кентон. — Только не вздумай поверить той части, где я, как он пишет, проделываю под столиком «Двадцать Одного» эти невообразимые манипуляции с зонтиком…
Терренс Терри будто бы в воду глядел: миловидный молодой человек появился в жизни мисс Кэти лишь для того, чтобы переписать её легенду для собственной корысти. Не важно даже, насколько невинны их отношения, он попросту ждёт её смерти, чтобы издать свою грязную сенсационную книжонку. Не удивлюсь, если издатель уже заключил с юношей контракт и выдал щедрый аванс за будущий бестселлер. Скорее всего эту дрянь успели сдать в набор, да и дизайн обложки готов. Стоит мисс Кэти в один прекрасный день умереть, как пошлые измышления обворожительного паразита затмят собой все ценное, чего Кэтрин Кентон успела достичь при жизни. Точно так же Кристина Кроуфорд навсегда запятнала легенду Джоан Кроуфорд. А Б. Д. Мэрилл угробила доброе имя Бетт Дэвис, любимой матери. Или Гарри Гросби опорочил жизнь своего отца, «Бинга» Гросби. Вот так и мисс Кэти погибнет в глазах миллионов поклонников.
«Бла-бла-графия», — выражается Хэдда Хоппер в подобных случаях.
Налетевший ветер колышет клёны вокруг павильона, и те принимаются рукоплескать миллиардами листьев. Покрытый морщинами Уилл Роджерс тянется старческой рукой в стиле Фила Силверса, чтобы передвинуть белого короля на новую клетку. По соседству от нас беззубый Джек Уиллис трогает чёрного коня и бросает:
— J’adoube
[20].
— Это по-французски, — поясняет мисс Кэти. — А по-нашему: «tout de suite»
[21]. — И, покачав головой над рукописью, оправдывается: — Я не шпионила, просто хотела найти сигареты… — Она пожимает плечами. — Что нам делать?
До тех пор пока книга не издана, это не клевета. Но Уэбб и не собирается публиковать её до кончины мисс Кэти. Лишь тогда его слово будет решающим, ведь к тому времени предмет нападок упакуют в ящик и сожгут в крематории, пепел же спрячут под землёй, в усыпальнице, в обществе Казановы, Оливера Дрейка, эск., и так называемых «павших солдат» — опустевших бутылок из-под шампанского.
Я говорю, что ответ очевиден. Моей собеседнице всего лишь нужно жить долго-долго… Не умирать, и дело с концом.
Перемещая рукопись по шахматной доске, мисс Кэти вздыхает:
— Ой, Хэйзи, не всё так просто.
Посередине титульного листа напечатано:
Слуга любви:
Чрезвычайно интимные воспоминания о
жизни с Кэтрин Кентон
Автор и правообладатель:
Уэбстер Карлтон Уэстворд Третий.
История написана целиком, поясняет мисс Кэти. То есть вместе с последней главой. Тут она снова пододвигает к себе бумагу и, перелистав страницы, открывает рукопись ближе к концу. Сперва её губы едва шевелятся, а потом произносят вслух:
