– У нас тут Бородино рядом! – отрезал Данила.
Бокренок удивленно на него посмотрел: при чем тут Бородино? Разве что декабристов вспомнить?
– Значит, ты считаешь, Эжен, что ситуация назрела? – обрадовался Сыроед, и глаза его даже не заблестели, а сыто залоснились. – А тезисы подготовил? Телеграмму Аббе Эбану и Моше Даяну отстучал? Тетю Машу открывать магазин в пять тридцать утра обязал?
– Какую тетю Машу? – растерялся отличник.
– Классику, мальчик, читать надо не только по школьной программе, – ответил Сыроед назидательно и взял гитару. – Слышь, бугорок, а может, по поводу текущих событий удвоим сегодня дозу, а? А еще лучше утроим. А то я трезвый скучный, малодушный и компанию поддержать не могу. А вот как выпью, думаю, пора выступать. И вчера было не рано. И сегодня не поздно. И завтра в самый раз.
Бодуэн задумчиво посмотрел на Сыроеда:
– Правильно вопрос ставишь. Но поступим мы ровным счетом наоборот. С этого часа и до особого распоряжения в здешних Петушках и прилегающих к ним окрестностях вводится сухой закон. И постарайся уснуть в эту ночь, товарищ. А поэмка твоя – дрянь.
– Это еще почему? – напрягся Сыроед и заиграл желваками, как герой Василия Шукшина в авторском исполнении.
– А потому что не фиг пьянство на Руси воспевать. И кстати, про глагол «довлеть», – заметил Бодуэн с достоинством человека, проделавшего серьезную лингвистическую работу. – У Венички твоего там фразочка встречается на перегоне между Чухлинкой и Кусковом: «Всю жизнь довлеет надо мной этот кошмар».
– Quod licet Jovi…
– Ты тут мне своей эрудированностью не довлей! – рассердился бригадир. – Перед языком все равны. И чем талантливее, тем равней. И либо Веня твой, мудила грешный, русского языка не знает, либо он новую норму как классик типа узаконил.
Сыроед обиженно посмотрел на Бодуэна и, ни слова не говоря, ударил его головой в живот:
– Я за Веничку пасть порву.
…Когда разняли, а потом кое-как помирили дерущихся, было уже поздно. Над Анастасьином светили мирные звезды. Ночь настала тихая, чуткая, и студенты разошлись такие же задумчивые, так ничего и не придумавшие, однако перед самым сном включили Би-би-си и сквозь треск глушилок услыхали: «В аэропорту Читы совершил жесткую посадку самолет Ту-154, следовавший по маршруту Барнаул – Чита – Хабаровск. Сведения о погибших уточняются. Нобелевская премия по литературе присуждена польскому поэту Чеславу Милошу».
– Опять Евтуху не дали, – сказал Сыроед с досадой.
– А ему-то за что? – удивился Данила.
– Да хотя бы за танки, – вступился Бодуэн, и все поднялись вслед за ним покурить, только один Бокренок в комнате остался, потому что обещал своей еврейской маме без нее не курить и обещание свое пока что, за исключением одного раза, сдерживал.
Меж тем голос диктора вильнул, потом куда-то пропал в шорохе других новостей и снова прорезался с чистотой и ясностью необыкновенной, точно из соседней комнаты передавал: «По неподтвержденным данным, в Можайском районе Подмосковья объявили забастовку студенты филологического факультета МГУ имени Ломоносова. Студенты протестуют против принудительных работ в колхозах и совхозах СССР и требуют немедленной отмены цензуры». Бокренок ушам своим не поверил, решил, что ему это приснилось, ущипнул себя, а потом подпрыгнул и крикнул:
– Началось! Парни! Началось!
Маленький, счастливый, раскрасневшийся, похожий на пионера в синих шортиках, которому всё-таки разрешили подарить букет цветов товарищу Кириленко, он выбежал в коридор, а потом во двор и стал орать на весь спящий зеленый домик, на всё дремотное Анастасьино:
– На-ча-лось! Му-жи-ки! Девки! Ромка, Гришка, Ленка, началось! Запад с нами! Только что передали.
– Ты дурак совсем или прикидываешься? – схватил его Богач, который вражеское радио тоже втайне слушал, чтобы не отставать от стремнины идеологической борьбы, и чувствовал себя при этом подростком, разглядывающим неприличные картинки. – А вот это действительно пипец. Всем нам пипец. Сейчас сюда понаедет начальство, будут доискиваться до правых и виноватых, и мало никому не покажется. Это тебе не Семибратского на хер послать. Все на костер пойдем без исключений.
– Всех не повыгоняют. Мы заставим их на уступки пойти, – говорил возбужденно Бокренок. – Надо только четко сформулировать требования и создать штаб. И гонцов по всем факультетам пустить. Листовки садимся писать. Надо, чтобы нас для начала по всему универу поддержали. И не терять ни минуты.
Глазенки у него засверкали, ручки-ножки задрожали, волосы растрепались, головка задергалась, заплясала на худенькой шее. Дионисий в ужасе смотрел на Бокренка, и пухлые стукаческие губы испуганно прыгали в ответ: молчи, молчи! Но Бокренка было не остановить:
– История капээсэс, бляхас-мухас, мы им ее на практике провернем. Они еще пожалеют, что скармливали нам ее два года… Верхи не могут, низы не хотят, есть такая партия, главное – в драку ввязаться. Весь мир за нас встанет и погубить не позволит. Мы свою «Солидарность» здесь запустим, мы…
Сыроед ухмыльнулся и хотел было еще какой-нибудь цитатой из Венички про верхи и низы щегольнуть, а не отошедший от драки с ним Бодуэн приблизился к Бокренку и резким ударом двинул мальцу в челюсть, в последний момент удар попридержав.
– Ты чего? – спросил Бокренок обиженно и потер слегка задетую скулу.
– И курдячит бокренка. В следующий раз врежу по-взрослому. Чтобы все были на месте. А ты куда, шкет?
– Мне надо… – пробормотал Дионисий.
– Дома сиди, я сказал! Ничего тебе сейчас не надо. Я один за всё отвечаю. Кого не хватает?
– Непомилуя с Люськой.
– Где они?
– Песни записывают, – хмыкнул Сыроед и насмешливо поглядел на мрачную Алену.
– Значит, пойдешь за ними и приведешь.
– Сейчас?
– Погоди-ка, Гриш. А может, и хорошо, что Павлушки нет, – остановил бригадира Данила. – Как бы он тут сгоряча не натворил делов. Боюсь я этих пассионариев. Пусть лучше погуляет. А если что, Люда его прикроет.
– Нет, – сказал Бодуэн властно. – Пусть идет и приводит. Чтобы никаких подозрений на бригаду не было. Мы – работаем.
– Трусы вы! – выкрикнул Бокренок, и из глаз у него слезы гнева брызнули, а кулачки сжались. – Нам шанс выпал, может быть, единственный в жизни, а вы его упустить хотите. Вам еще ничего не сделали, а вы уже на попятную пошли. Вам потом этого дети ваши не простят. Данила, Сыроед? Что вы воды в рот набрали? Ведь вы же говорили, вы же хотели сами, вы мечтали, чтобы у нас…
– Молчи, дурак! – сказал Бодуэн с угрозой. – И запомни: никогда никакой бунт, никакое восстание, никакая революция ни к чему хорошему в этой стране не приводили и не приведут. Решение будем принимать утром. Я созвонюсь с факультетом, и мы придумаем, что делать с Семибратским.
