– Ты еще здесь?
Павлик вздрогнул и поднял голову.
– Я же сказал: завтра приходи.
– Завтра поздно будет. Я раньше должен был к вам прийти, но не приходил, потому что работал много, – говорил Павлик лихорадочно и сам чувствовал, как блуждают и не дают поймать себя его глаза.
Комиссар кивком головы велел ему войти.
– Ты из какой бригады? – спросил он, вглядываясь в пришельца не очень четкими зрачками, и Павлик понял то, что уже научился за эти дни понимать, – блюститель сухого закона и опорожнитель чужих бутылок был основательно пьян. – Я тебя не помню.
– Я из Анастасьина. Вы меня туда стучать отправили, – сказал Непомилуев лязгающим голосом и посмотрел сквозь пыльное штабное окно на пугливую уличную тьму. – Меня и на факультет для этого взяли, потому что семнадцать баллов. А я всех обманул и не стал стучать. Я хотел, чтоб меня сразу выгнали, а меня не выгоняли. Я специально вел себя дерзко, когда нас сюда привезли, и не мог понять, почему вы стерпели. Потом только догадался. Вы, наверное, подумали, что я это нарочно так устроил, чтобы замаскироваться, да? Ну знаете, как бывает, когда разведчик наш куда-нибудь в чужую страну попадает, я читал, он должен сначала войти в доверие, а потом уже свои дела делать? А я не поэтому совсем. Я наоборот хотел.
– Чего «наоборот»? Ничего не понимаю, – пробормотал Семибратский и потер виски.
– Я, наоборот, нажрался как свинья вместе со всеми, чтобы вам ничего не говорить. А вы всё равно приехали утром сегодня и речку по затопленному мосту переходили. А я не знаю, кто вам сказал приехать, но только меня там не оказалось. Но это потому, что я у Бабала ночевал. Только она в этом не виновата. Она меня спасти хотела, чтобы я не замерз, и спасла. Меня исчислите, пожалуйста, вместе со всеми за всё сразу, чтобы никому обидно не было. Непомилуев моя фамилия, если вы вдруг опять забыли.
– Ты что, Непомилуев, дурачок? – спросил Семибратский брезгливо. – Или, может быть, не протрезвел еще?
– Нет, я-то как раз протрезвел, – не согласился Павлик. – Я давно уже очень даже протрезвел. А вот вы пока – нет. Но вы хоть и пьяный теперь, вы соберитесь, пожалуйста, хотя бы на минутку и постарайтесь понять. Это всё важно. Во-первых, я дурак. Во-вторых…
– Никакой ты не дурак. Хитрец ты и проныра! Стучать я его отправил. Я стукачей ненавижу! – заорал комиссар. – А если бы мне кто-нибудь только попробовал хоть раз стукнуть, я бы его своими руками задушил. И тебя задушил бы и не посмотрел бы на то, что ты такой бугай. Всё, иди давай и не морочь мне голову.
– А ребята?
– Что ребята?
– Я вместе с ними уйду, если что. Они свинтусы порядочные, но их не за что исчислять. Они талантливые очень, потому что некоторые из них евреи. Вы, если их исчислите, знаете, вы кто тогда?
– Кто?
– Антисемит!
– Господи, какой же ты идиот! – застонал Семибратский. – Кто тебе все эти глупости наговорил?
– Это все кроме вас знают. Бодуэн – лучший словесник курса, а Даня Кантор – тот вообще гений, – не слушал Семибратского Павлик. – Такие, как он, раз в сто лет рожаются. А еще он тайну «Слова о полке Игоря» разгадал. И кто написал, знает. Только вы меня не спрашивайте кто. Я вам всё равно не скажу.
– И знать не желаю, – отрезал Семибратский. – Уж лучше пить беспробудно. А вообще, ничего удивительного, – разрешил он Павликово противоречие от Данилы. – Кто на «Слово» покусился, для того ничего святого нету. Пусть теперь идет вечный двигатель изобретает.
– Нет! – вскричал Непомилуев. – Неправильно вы всё говорите! Другим, может быть, и нельзя, а ему можно. Потому что он не от жадности, не от зависти, а от избытка души делает. А если его в Афганистан отправят? Вы как жить тогда собираетесь?
Павлик спросил и сам испугался, потому что не надо было вот этого последнего говорить, но не ухватишь, не вернешь назад сказанного.
– Да не собираюсь я, – проговорил начальник дребезжащим голосом. – Уйдешь ты наконец?
– Тогда вы свой приказ отмените. И деканше прямо сейчас при мне позвоните, чтобы она сюда не приезжала.
Семибратский не выдержал, достал из-за тумбочки початую на треть бутылку. Ливанул в стакан:
– Будешь?
Павлушка видеть ее не мог.
– Ну вот, а говоришь, нажрался. Сосунок ты еще, чтобы пить. А эти твои большие талантливые мальчики не могли никого лучше тебя прислать? Перебздели и нашли себе заступничка.
– Вы опять ничего не поняли! – возмутился Павлик. – Никто меня никуда не посылал. Ну то есть послали, конечно, туда же, куда и вас. Но я им простил! Вот и вы простите. А Даня – он просто меченый. Он на Белое море решил сбежать и специально вас обругал, чтобы вы его сразу же выгнали, потому что ему самому решиться трудно, а так легче.
– Интересное дело, – присвистнул повеселевший после проникновенного глотка Семибратский. – Значит, ему так легче, и поэтому можно меня матом посылать, да?
– Да! – крикнул Павлик. – То есть нет, нельзя, конечно. Но вы же руководитель, вы чутким должны быть и беречь людей, а не разбрасываться ими как попало. Вы должны о людях лучше думать. И обо мне, кстати, тоже. Потому что меня в лесу вообще чуть не убили. А я некрещеный.
– Ну и дурак. – Комиссар влил в себя еще полстакана. – Но приперся всё равно зря.
– Почему? – У Павлика всё оборвалось внутри: неужто опоздал?
– Потому что не было никакого приказа. Да не едет Муза никуда, – махнул рукой Семибратский. – Чего она тут не видала? А припугнуть твоих сачков надо было. Начальником станешь – поймешь.
– Я никогда начальником не стану, – сказал Непомилуев надменно.
– Не зарекайся. – Семибратский допил бутылку, поскучнел и с сожалением посмотрел вокруг. – Думаешь, я всю жизнь мечтал на картошке комиссарить? Или у меня других нет в жизни интересов? А пришла эта дура крашеная и сказала: надо. А я как теперь буду по универу ходить? Чтоб за моей спиной все говорили: а, это тот самый, которого студенты на фуй послали. Тебя бы так ославили, я б на тебя посмотрел.
Павлик поежился. Не потому, что его самого чуть не ославили, а потому, что матерное слово в устах начальника показалось ему таким чужеродным, как если бы его произнес ребенок, не понимающий, что говорит, и Семибратский тоже выговаривал его как школяр, очень тщательно, да еще и ударял. Павлик смотрел на комиссара, и ужасно жалко ему вдруг сделалось этого слабого, нервозного человека с его обидами и пьяными всхлипами.
– А я тоже мог бы им ответить. Еще круче завернуть. Но смолчал, – договорил Семибратский плачущим голосом.
– А может, зря?
– Что зря?
– Надо было их тоже в ответ послать.
– Ты меня еще учить будешь, – возмутился начальник. – Вот и иди сам на фуй отсюда! Всё, и чтоб больше я тебя не видел.
