А свита несостоявшихся помощников чуть не избила бедного Олега Трудовича. В довершение всего позвонила Марина и радостно сообщила, что неожиданно из Германии с кучей подарков вернулся ее жених, и они уже даже заявку успели в загс подать. Потом она принялась благодарить за снятую квартиру, мол, на первых порах семейной жизни это им чрезвычайно кстати.
— Это тебе мой подарок к свадьбе! — содрогаясь от великодушия, буркнул Башмаков.
Возвращаясь домой, придавленный всеми этими событиями, Олег Трудович на лестничной площадке столкнулся с Анатоличем, выносившим мусорное ведро.
— Ну, ты уже депутат? — поинтересовался он.
— Я разочаровался в политике.
— Вот и хорошо. Политика, Трудыч, дело грязное. Руки вроде чистые, а душа — в дерьме. Лучше, когда наоборот. — И бывший полковник показал ему свою ладонь, темную от въевшегося машинного масла.
— Учту.
— Чем теперь займешься?
— Не знаю.
— Иди к нам, на стоянку! У нас как раз место освободилось. Хозяин просил кого-нибудь подобрать. Будем вместе стеречь. Пойдешь?
— Пойду, — пожал плечами Башмаков.
На следующий день Анатолич поднял его в семь утра, и они пошли.
Хозяин приехал после обеда. В ворота вполз «крайслер» с затемненными стеклами. Дверь открылась, и показалась сначала коротенькая ножка в лакированном ботинке, потом огромный живот, обтянутый белой рубашкой, и наконец лысая голова с усами.
— Здравствуйте, Шедеман Хосруевич! — Анатолич зачем-то стащил шапку с головы.
— Здравствуй. Как тут дела?
— Нормально. Вот, вы просили человека найти… Я нашел.
Башмаков вышел из-за спины Анатолича и встал, переминаясь с ноги на ногу. Так неловко и тревожно в последний раз он чувствовал себя, когда его утверждали заведующим отделом на бюро райкома партии и покойный Чеботарев, постукивая прокуренными пальцами по знаменитой зеленой книжечке, смотрел на него строго-пытливым взором.
Шедеман же Хосруевич уставился на Башмакова внимательными, черными, как маслины, глазами:
— Пьющий?
— Нет. Только по праздникам.
— Смотри!
Так Башмаков начал работать на автостоянке, выписывал квитанции, открывал-закрывал ворота. Если выдавалось спокойное время, помогал Анатоличу делать мелкий ремонт. Его удивляло, что, прослужив столько лет в армии, Анатолич вместе с формой словно снял с себя и все эти годы. Даже выправка сразу куда-то исчезла. Ходил он теперь сутулясь, а разговаривал тихо и чуть насмешливо:
— Мадам, можно не любить своего мужа. Но не любить свою машину…
— С чего вы взяли, что я не люблю мою машину?
— А вот, посмотрите! — Анатолич, словно шпагу из ножен, извлекал из мотора масляный щуп. — Видите?!
Ниже риски «min» набухала черная капля мертвой машинной лимфы.
— Ой! А у вас есть масло?
— Только для вас, мадам!
Первое время они трудились спокойно. Зарплата была неплохая. Кое-что удавалось выручить, пуская на постой без квитанции. Кроме того, Башмаков изредка прирабатывал срочной мойкой или мелким ремонтом. Поначалу его пугали и раздражали здоровенные парни в черных кожаных куртках. Моешь такому, скажем, БМВ, а он нервно ходит вокруг, то и дело срывая с пояса попискивающий пейджер, или, как ствол, выхватывая из кармана «мобилу»:
— Нет, не освободился… Связался тут с одним козлом, никак машину не вымоет! Да ладно тебе! Ага, умный… Смотри, чтоб тебя не грохнули, пока я еду!
Башмаков, трепеща всем своим миролюбивым телом, ускорял помывку как только мог, а потом, приняв от бандюка шуршик, благодарно улыбался и ощущал в пояснице внезапную слабость, обрекавшую туловище на непроизвольный заискивающий, совершенно халдейский поклон. Но потом, когда свежепомытая машина отруливала со стоянки, на Олега Трудовича наваливался стыд, даже стыдобище. Нечто подобное, наверное, наутро испытывает добропорядочная дама, по роковому стечению обстоятельств отдавшаяся смердящему запаршивевшему бомжу.
Однажды вечером, лежа уже в постели, он смотрел по телевизору какой-то фильм про революцию. Там юная дворяночка выходит замуж за чекиста, простого деревенского парня. И вот свадьба, по-сельски пьяная и горластая. Мать невесты, ломая аристократические руки, жалуется родственнику, бывшему графу:
— Боже! У нас в доме… Эти… Видел бы мой покойный муж! Скажите, граф, что происходит? Ведь за моей дочерью ухаживал молодой князь Одоевский!
— Что происходит? — отвечает граф, жадно поедая свадебный студень. — Революция, сударыня! И скажите еще спасибо, что этот вахлак на вашей дочери женится — мог бы и просто так… По праву торжествующего хама!
После окончания фильма и последовавших за этим необязательных супружеских объятий Башмаков спросил Катю:
— А ты бы могла?
— Что?
— Отдаться торжествующему хаму?
— Почему бы и нет? Он же победитель, — ответила Катя и повернулась к мужу спиной.
С тех пор Олег Трудович и смирился. Он словно чувствовал себя тайным аристократом, который вынужден скрывать свое происхождение в городе, захваченном торжествующими хамами. И если раньше, общаясь с клиентами, он с трудом удерживал на лице предупредительную улыбку и казнился потом за халдейские поклоны, то теперь, наоборот, стал получать даже какое-то мучительное удовольствие от собственной угодливости, ибо теперь это была никакая не угодливость, а умелая конспирация, требовавшая ума, артистичности, железной воли.
Довольно долго они жили спокойно. И вдруг как-то ночью кто-то свинтил с машин несколько зеркал и спер из салона магнитолу. Произошло все очень быстро: перекусили кабель-воздушку, и свет на площадке вырубился. В темноте воров не заметили. Шедеман Хосруевич устроил страшный разнос и вычел стоимость украденного из зарплат сторожей. Тогда, поразмышляв, Анатолич приволок большой моток кабеля и протянул его к соседнему дому. Но в течение месяца все было спокойно. И вдруг, как раз в их дежурство, снова посреди ночи погас свет. Анатолич выждал несколько минут — мол, пусть увлекутся — и врубил запасной источник: в ярком внезапном свете заметались фигурки в гимнастерках. Они бросились к ограде, но Анатолич выскочил из дежурки, скатился по металлической лестнице и громовым командным голосом рявкнул:
— Отставить! Ко мне! Бегом!
Наверное, человек в армии и в самом деле становится чем-то вроде дистанционно управляемой машины, надо только знать частоту, на которой подаются команды. Анатолич знал. К изумлению Башмакова, давно уже подзабывшего это особое армейское безволие, солдаты остановились и, словно влекомые неведомой силой, побрели к бывшему полковнику.
— Становись! — скомандовал Анатолич, когда бойцы приблизились.
Они покорно построились. Четверо. Даже автоматически разобрались по росту. Анатолич несколько раз прошелся мимо строя, приказал одному застегнуть воротник. Потом отобрал у другого большие садовые ножницы с заизолированными длинными ручками:
