Часов в семь в сопровождении угодливой штабной сволочи влетал запыхавшийся Докукин:
— Сколько сегодня?
— Двести четырнадцать.
— Мало! Не успеем собрать.
— Успеем! — успокаивал кто-нибудь из свиты.
— Олег, я на тебя надеюсь! — уже с порога, обернувшись, говорил Докукин. — Ты же хочешь стать помощником депутата?
— Страстно!
По тому, как ревниво смотрела на Башмакова свита, становилось ясно: всем им было обещано то же самое — помощничество.
Позже всех, часам к девяти, обычно являлась Марина, рыжеволосая конопатенькая студенточка в кожаных брюках и короткой курточке с индейской бахромой. Кроме того, она носила большие круглые очки, придававшие ее личику некую глубоководную таинственность. Марина обходила квартиры допоздна, чтобы заработать побольше, и появлялась в штабе осунувшаяся и усталая. Башмакову она как-то сразу приглянулась, и он к ее приходу кипятил воду, резал и намазывал бутерброды. Потом они чаевничали, разговаривали о жизни, об МВТУ: оказалось, там еще работают реликтовые преподаватели, у которых учился давным-давно Башмаков.
— И Позняков жив?
— Ага!
— И все такой же толстый, что даже нагнуться не может?
— Ага!
— И все так же, когда у него шнурок развязывается, просит: «Голубчик, не сочтите за труд — завяжите шнурочек!»?
— Ага!
— С ума сойти!
Башмаков рассказывал ей о своих студенческих проказах, о работе в «Альдебаране» («Да, и мы на космос погорбатились! Да-а…»), о Дашкиных художествах, а Марина повествовала о трудной жизни нынешнего студента («Разве ж это стипендия!»), об общежитии, где опять отключили отопление, жаловалась на своего жениха — тот уехал на заработки в Германию и совсем перестал писать.
— Наверное, нашел себе какую-нибудь фрейлейн! — вздыхала девушка. — А меня забыл…
— Ну что вы, Мариночка, разве можно вас забыть! — проникновенно утешал Олег Трудович и осторожно накрывал ладонью девичьи пальчики.
Руку девушка не убирала и смотрела на Башмакова с сочувственным интересом. Собственно, именно тогда он впервые смутно понял то, что окончательно осознал позже, встретившись с Ветой: в нем, стареющем неудачнике, оказывается, есть нечто привлекательное для юных, малоопытных женщин. Только ни в коем случае нельзя активничать — это нарушает прелесть мужской беспомощности. Тогда, с Мариной, он этого еще до конца не понимал, энергично успокаивал девушку и даже, после совместно распитой бутылки сухого вина, рассказывал про то, как по форме бюста можно определить женский характер.
Марина твердо объявила: да, Башмаков ей нравится, несмотря на разницу в возрасте, но она все еще любит своего непутевого жениха, будет его ждать, будет ему верна вопреки всему, и Олег Трудович должен понять (если она ему действительно нравится!), что не может быть речи ни о каком промеж них сексе, кроме разве орального…
— Подержите, пожалуйста, очки!
Наблюдая сверху, как усердничает Марина, и ласково поглаживая ее подрагивающие рыжие завитушки, Башмаков некоторое время грустно размышлял о том, насколько поразительно со времен его молодости переменились способы сохранения женской верности. Потом, конечно, мысли смешались, дыхание остановилось, и он чуть не сломал, сжав в потном кулаке, ее очки.
Сбор подписей продолжался, но не так споро, как хотелось. Во-первых, сборщики главного докукинского конкурента, бывшего узника совести, получившего в свое время четыре года за содержание домашнего борделя, выдавали избирателям не жалкую жвачку, но полноценные плитки шоколада с портретом кандидата на обертке. Во-вторых, у студентов начались каникулы, и они попросту разбежались. Собираемость резко упала, и только трудолюбивая Марина ежедневно выполняла двойную норму.
— Знаешь, что я решила? — на третий или четвертый раз сказала она, надевая очки.
— Что?
— Если до конца недели он не позвонит, я ему изменю. Я, в конце концов, тоже не железная… Я стану твоей любовницей. Ты этого хочешь?
— Конечно!
— Но ты должен мне снять квартиру.
— Нет вопросов! — ответил Башмаков таким тоном, будто всю жизнь только тем и занимался, что снимал квартиры юным любовницам.
— Слушай, мне тут куртку кожаную предложили. Почти задаром. Ты не можешь мне заплатить авансом?.. Я отработаю.
— Нет проблем! — кивнул Олег Трудович и открыл сейф.
Докукин, появляясь каждый вечер со свитой, становился истеричнее день ото дня:
— Не успеваем!
— А что я с этими студентами могу сделать? — оправдывался Башмаков. — Если бы комсомол был…
— Какой комсомол? Олег, мы живем при капитализме! Найми других, по двойной таксе!
— А деньги? — Башмаков кивнул на почти опустевший сейф.
— Как у нас с налом? — спросил Докукин.
— Плохо, — ответила свита.
— Надо что-нибудь придумать…
Но придумывать ничего не пришлось. Следующим вечером, когда Башмаков в радостном ожидании Марины намазывал бутерброды, в штаб зашел юркий молодой человек и отрекомендовался представителем Фонда избирательных технологий «Вокс попули». Он проявил полную осведомленность в тех трудностях, с которыми столкнулся штаб кандидата Докукина, и предложил собрать недостающие подписи за два дня.
— Так быстро?
— Это наше «ноу-хау», — значительно ответил незнакомец, грустно глядя в глаза Башмакову. — А стоить вам это будет в два раза дешевле!
На слове «вам» он сделал особенное ударение, и Олег Трудович, не раздумывая, согласился, потому что сэкономленных денег как раз хватило бы на то, чтобы на три месяца снять Марине однокомнатную квартиру. А там поглядим… У помощника депутата большие возможности! Незнакомец сдержал слово: через два дня он принес идеально заполненные подписные листы. Башмаков расплатился и радостно доложил Докукину, что подписи собраны — можно регистрироваться. После этого он стал звонить по объявлениям, подбирая Марине квартиру, и нашел довольно быстро, около метро и сравнительно недалеко от собственного дома, что позволяло получать максимум удовольствия при минимальном нарушении семейного режима. Он уже успел внести плату за три месяца и отдать Марине ключи, когда разразилась катастрофа. Избирательная комиссия забраковала подписи, собранные «Вокс попули». Выяснилось: в списках значились в основном покойники и люди, никогда не жившие по указанным адресам. Короче, Докукина не зарегистрировали кандидатом. А юркий молодой человек, как потом раскопали, работал в команде узника совести, и та подлость, которую он совершил по отношению к Башмакову, на языке избирательных технологий называлась благородным словом — «спецмероприятие».
— Грохнуть тебя за такое мало! — орал разъяренный Докукин. — Говорю тебе это как коммунист коммунисту!
