— Это говоришь мне ты? — возмутился он.
— А ты хочешь, чтобы это сказала тебе Алена?
— Алена и тебе кое-что сказать может!
— Что именно?
— Пойдем покажу!
— Куда?
— Пойдем! — Он схватил ее за руку и потащил к детской.
— Отпусти! — упиралась она.
— Нет, ты посмотришь!
— Пусти-и-и!
— Могла бы не на глазах у дочери! — сурово молвил Свирельников, втолкнув бывшую жену в комнату и указав на «куклограмму» жестом государственного обвинителя.
Впервые они поцеловались только в январе, в подъезде, после почти часового прощания, и он чисто механически, почти «по-краснознаменному», сжал сквозь пальто ее упругую грудь. Она отстранилась, посмотрела на забывшегося соискателя с разочарованным удивлением и сказала: «В следующий раз я повешу на себя табличку „Руками не трогать!“» — «А следующий раз будет?» — жалобно спросил похолодевший от ужаса курсант. «А это уж как тебе подсказывает твоя офицерская честь…» И побежала вверх по лестнице, обиженно стуча каблучками. Офицерская честь советовала тут же провалиться сквозь землю и навсегда забыть о том, что у этой умной, язвительной филологини есть нежное тело, пахнущее сумасшествием. На следующий день он с останавливающимся сердцем позвонил и был прощен. С того дня началось медленное и неуклонное завоевание ее плоти…
— Ах, это! — покраснев, засмеялась Тоня. — Я видела… Ну и что? Дочь радуется женскому счастью матери! Что тут плохого? Да и вообще не твое дело! Или ты думал, я теперь всю оставшуюся жизнь буду рыдать? Нет! Я буду смеяться, понял — хохотать!
— Посмотрим, как ты теперь посмеешься!
— А что ты мне можешь сделать?
— Узнаешь!
— Свирельников, ты дурак!
— Ты обещала! Я свои обещания выполняю!
Господи, что это была за сладкая мука ото дня ко дню, от одного благословенного уединения до другого преодолевать ироничное и отчаянное сопротивление, все глубже проникая в пределы девичьего стыда. И чувствовать при этом, что на самом деле все глубже и неотвратимее проникаешь в неприступную ранее женскую жизнь и сам постепенно становишься ее частью. От встречи к встрече Тонины глаза становились все покорнее, а вздохи все глубже и доверчивее. Однажды, уже зная ее почти всю на ощупь, Свирельников наконец уговорил прикоснуться к его курсантскому изнеможению. «Ну, если ты не можешь взять себя в руки!» — вздохнула она и подчинилась. А потом, достав из сумки платок и тщательно вытерев ладонь, скорбно объявила: «Теперь тебе придется на мне жениться!» — «Почему?» — «А потому что такую развратную меня больше никто замуж не возьмет!» И он тут же, в подъезде, совершенно серьезно сделал ей предложение. Но Тоня засмеялась и сказала, что Полина Эвалдовна, заслышав эти брачные бредни до окончания университета, просто выгонит ее из дому. «Будем жить у меня!» — искренне предложил он. «В казарме? — засмеялась Тоня. — Нет, я выйду замуж только за офицера. И прекрати меня втягивать в этот гнусный петтинг!» — «Во что?» — «В то самое! Сначала загс — потом секс!» — ответила она и поцеловала его в нос…
— Можешь не выполнять! — пожала плечами Тоня.
— Богатого себе нашла?
— Нет, только по любви. Ты же знаешь. Зачем мне богатый? Я сама богатая…
— Вот с этого места, пожалуйста, подробнее!
— Подробнее? Пожалуйста! — Она направилась в гостиную. — Я вполне обеспеченная женщина. У меня есть фирма!
— Какая еще фирма? — Он тупо двинулся следом.
— «Сантехуют»! — ответила бывшая жена и улыбнулась с издевательской кукольной наивностью.
— Это моя фирма!
— Не-ет, не твоя! Я теперь тоже кое-что в коммерции понимаю!
— Еще бы! — ухмыльнулся Михаил Дмитриевич и нехорошо кивнул на серебряный семисвечник.
— Свирельников, ты к старости стал антисемитом? Не может быть!
— Это моя фирма! — багровея, повторил он.
— Оформлена она на меня. А ты наемный менеджер. Будешь плохо себя вести — я тебя уволю!
— Что-о?! — Он вскочил и, не помня себя, замахнулся на Тоню заячьим Гамлетом, которого весь разговор крутил в руках.
Окончательное грехопадение состоялось зимой в квартире Валентина Петровича на глазах нескольких десятков невозмутимых зайцев. На время пребывания супругов в санатории Четвертого управления Тоня переселилась туда якобы для того, чтобы спокойно готовиться к диплому, а на самом деле потому, что ее мать в ту пору предпринимала, кажется, последнюю в своей жизни попытку выйти замуж и нуждалась в поздней романтической безнадзорности. Свирельников вырвался в Москву на несколько дней раньше и позвонил прямо с вокзала. Трубку взяла Полина Эвалдовна, с какой-то странной кокетливостью объяснив, что «его интересантка» временно живет в другом месте, а именно — у дяди. В гостях у «святого человека» он к тому времени уже побывал, приглашенный на замаскированные под воскресный обед смотрины. Кажется, Валентин Петрович с Милдой Эвалдовной остались довольны выбором племянницы.
Не заезжая домой, как был, в шинели и с чемоданчиком, курсант Свирельников помчался с Комсомольской площади прямо на Плющиху. Тоня открыла дверь, несколько мгновений смотрела на него в растерянности, а потом сказала: «Я о тебе как раз только что закончила думать!» На ней был домашний халатик, а на переносице — большие очки, которые она при нем ни разу не надевала. В руках Тоня держала толстый древнерусский словарь, который, конечно, тут же полетел на пол, ибо будущий офицер, измученный казарменным одиночеством, схватил ее и, спотыкаясь о тапочки в прихожей, понес на тахту, стоявшую здесь, вот на этом месте, в гостиной. Какое-то время он пылко убеждался в том, что все, отвоеванное им у Тони до каникул, не забыто, а убедившись, с удивлением обнаружил, что его возлюбленная почему-то совершенно не препятствует, так сказать, окончательному решению вопроса. Прежде в подобных случаях она замыкалась ладонями, как поясом верности, и произносила что-нибудь смешное и потому не обидное: «Осторожнее, юнкер, вы испортите мне девушку!» Но в тот день она лежала тихая, покорная и влажно раскрывшаяся. Нависнув над ней, он с мольбой посмотрел любимой в глаза, и она еле заметно кивнула в ответ. «Ты не боишься?» — спросил Свирельников задыхающимся шепотом. «А ты?» — отозвалась она чуть слышно…
— Смешно! — сказала Тоня, когда Михаил Дмитриевич, опомнившись, опустил руку. — Первая полоса «СК»: «Бизнесмен убил бывшую жену зайцем!»
— Мы же обо всем договорились! — тупо повторил Свирельников.
— Нет, друг мой бывший, договариваться мы будем только теперь. Нельзя бросать жену нищей!
— Я давал тебе деньги…
— Плохо давал. А теперь я буду их брать!
— Это тебя твой… нынешний научил?
— Нет, это все — наследственность. А еще я редактировала книжку «Разводясь, не будь дурой!».
