— А, Витенька! Здравствуй! — весело отзывались мужички, брали ему пиво и, наклонясь, тщательно отсчитывали сдачу.
Олега удивляли две вещи. Во-первых, у инвалида всегда водились деньги, даже иной раз крупные купюры. Во-вторых, мужички, сами во время пивных разговоров именовавшие друг друга по имени-отчеству, инвалида называли, как мальчика, Витенькой. А ведь он был явно старше многих из них и даже воевал, судя по увечью и медали «За отвагу», которую прикреплял к груди только на майские праздники. Впрочем, такое обращение не было панибратством, а, напротив, являлось особым, простоватым выражением мужской чуткости и уважительности. Согласитесь, звать по имени-отчеству человеческий обрубок, напоминающий бюстик, поставленный на колесики, — есть в этом какая-то глумливость и издевательность, не свойственная русскому человеку. А «Витенька» — это как раз по-доброму, с уважением…
Инвалид, кстати, никогда не благодарил за любезность, принимал хмуро пивосдачу и, отталкиваясь одной рукой, отъезжал к заборчику, ставил кружку на асфальт, и казалось, что вся земля — его, Витенькин, стол. Однажды он подъехал как раз в тот момент, когда Труд Валентинович уже забирал у продавщицы свою законную кружку. Олег стоял рядом и плакал. Накануне отец обещал повести его в игрушечный магазин и купить пистонную ленту, а может быть, даже и новый пистолет.
— Честное-пречестное? — переспросил даже маленький Башмаков.
— Честное-пречестное!
И вот вместо игрушечного магазина они оказались возле пивного ларька!
Сначала Олег почувствовал тяжкое табачное дыхание, а потом кто-то похлопал его по плечу. Он обернулся и вдруг столкнулся с инвалидом нос к носу — они оказались одного роста. На Витеньке был довольно опрятный полосатый пиджак с подвернутыми под культи полами, надетый прямо на синюю майку. Широкую, бурую грудь покрывали курчавые волосы. Лицо было тоже бурое, почти коричневое, небритое, а глаза голубые, даже не глаза, а два светлых зияния под мохнатыми пшеничными бровями. Пахло от Витеньки, вопреки ожиданию, не тяжким инвалидным смрадом, а крепким табаком и одеколоном наподобие «Шипра». Витенька улыбнулся, обнажив железные, цвета конфетной фольги зубы, и ребячливо подмигнул Олегу:
— Не плачь, шкет! Видишь, я без ног, а не плачу!
Потом он снова насупился, по своему обыкновению молча толкнул Труда Валентиновича в бок и протянул деньги.
— А-а, Витенька! — обрадовался отец…
— Ты будешь толкать-то? — сердито спросил Анатолич.
— Что? — очнулся Башмаков и обнаружил себя упершимся руками в багажник бесхозных «Жигулей».
— На счет «три»! — приказал бывший полковник, налегая плечом на стойку между передней и задней дверцами. — Раз. Два. Три-и-и!
И вдруг башмаковское сердце сделало странную мягкую паузу. Возникло какое-то болезненное недоумение, словно за стенкой много лет крутили одну и ту же, ставшую неотъемлемо привычной пластинку и внезапно выключили проигрыватель… Недоумение сменилось ощущением знобящей беспомощности, а затем — ужасом. Сердце, конечно, возобновилось, но страх не отпускал.
— Ты чего? — забеспокоился Анатолич.
— Мне плохо, — прошептал Башмаков, нашаривая под рубашкой сердце и чувствуя, как пригоршня наполняется холодным потом.
Пока ждали «скорую», вызванную Анатоличем, сердце еще несколько раз спотыкалось, и холодный сумрак опускался на Башмакова, покрывая тело ледяными каплями пота. Олег Трудович сидел прямо на снегу, привалившись спиной к колесу бесхозных «Жигулей», и ожидал смерти. И только когда машина с красным крестом въехала на стоянку, ему вдруг полегчало и он понял, что будет жить.
Молодой врач, наверное, еще студент, был в пальтишке, наброшенном поверх коротенького серого халата. Длинные светлые волосы он носил собранными в хвостик. Доктор присел перед Башмаковым на корточки, хмурясь, пощупал пульс и спросил:
— Что случилось?
— Плохо, — объяснил Анатолич.
— Вижу. Говорить можете?
— Не знаю, — помотал головой Башмаков.
— Та-ак, уже неплохо. Что с вами?
— Сердце…
— Жжет, давит, в лопатку отдает?
— Нет. Просто останавливается. Как проваливается… — начал Башмаков довольно энергично объяснять, но, почувствовав неуместность такой живости, постарался придать голосу скорбную вялость. — Как будто его нет… сердца… и страх…
— Пили накануне? — посветлел врач.
— Немного.
— Утром похмелялись?
— Ну что вы! — вмешался Анатолич. — У нас никак нельзя. У нас хозяин. Заметит — выгонит.
— Раньше с вами такое случалось?
— Никогда.
— Ну что ж, — кивнул врач, — первый звоночек!
Он открыл чемоданчик, вынул ампулу, посмотрел на свет и щелчками изгнал жидкость из узкой горловинки.
— А шприц у вас одноразовый? — тревожно-мнительно спросил Башмаков.
— Конечно. СПИДа боитесь? Это правильно, — похвалил врач, надламывая ампулку. — СПИДа боятся все, а умирают совсем от других болезней. Как вас зовут?
— Олег Трудович, — подсказал Анатолич.
— Трудович? Хм… В первый раз встречаю. Индустриевич был — ущемление грыжи. Алла Пугачева была — внематочная с кровотечением… Другая, конечно, Пугачева — однофамилица. Чкалов был…
— Однофамилец? — полюбопытствовал Анатолич.
— Нет, Чкалов — это у него имя такое. Чкалов Харенович.
— Армянин, наверное? — предположил Анатолич. — У нас в части зампотылу был — Гамлет Отеллович!
— Ты раньше говорил — Гамлет Дездемонович! — удивился Башмаков.
— Да, действительно армянин, — кивнул доктор. — Маляр. Со стремянки упал. Но Трудовича еще ни разу не было. Интересно прямо-таки! Так вот, Олег Трудович, — он почти не глядя вставил иглу в надломленную горловинку, и прозрачный цилиндрик шприца стал наполняться, — это вам первый звоночек! Организм говорит: Олег Трудович, что-то вы ко мне плохо относитесь! Если так будет продолжаться и дальше, — врач встряхнул шприц, поднял иглой вверх, и брызнула тонкая струйка, — то я, организм, за себя, Олег Трудович, не ручаюсь! Понимаете? А лечить, как известно, нужно не саму болезнь, но ее причины. — Он с помощью Анатолича заголил Башмакову зад, смочил ватку в спирту и начал растирать покрывшуюся мурашками ягодицу. — А бельишко у вас, Олег Трудович, тонковато. Знаете, как в народе говорят? Пришел марток — надевай трое порток. Простатитик-то не беспокоит?
— Не беспокоит…
— Меня беспокоит, — сознался Анатолич.
— Оставлю телефончик. Есть очень хороший уролог. Золотой палец!
Врач мгновенно кольнул, и жидкость из цилиндрика исчезла в потемках башмаковской плоти.
— А в больницу его не надо? — спросил Анатолич.
— Зачем? — пожал плечами врач. — Что сейчас в больнице хорошего? Ну, будет Олег Трудович лежать там на сквозняке в коридоре. Пусть лучше дома полежит. Ухаживать есть кому?
