Больше Рома с Андреем в прения сторон не встревали. Их интересовал финал, до которого оставалось совсем немного.
– Подсудимый Марьин, у вас есть что сказать суду? – обратилась к Андрею Раупе.
– Есть… Безусловно есть. Товарищи судьи, товарищ прокурор, товарищи зрители. Бог простит, и вы простите. – И Марьин вместе с батюшкой в зале перекрестились.
– Это все? – удивленно спросила Раупе.
– Все, товарищ судья. Ибо мы предполагаем, а Господь располагает.
Бабушки оценили набожность Андрея.
– Дай Бог, отпустят, – вздохнула самая активная.
– И не говори. Ребятки вроде и неплохие, талантливые. Таким и в журналистике место найдется, и в цирк завсегда примут.
Настал черед последнего слова Ромы. Говорил он с высоко поднятой головой и заложенными за спину руками:
– Уважаемый суд. Уважаемые присутствующие. На ваших глазах разыгрывается драма. А может, и настоящая трагедия. Начало ей положила неудачная шутка, вину в которой я признаю. Матушка природа решила посмеяться над этим несчастным человеком, – Рома указал ладонью на багровеющего Шнапсте. – А я, не отдавая себе отчета, решил усугубить его страдания по поводу микроскопического естества, увеличение которого стало для товарища Шнапсте делом всей жизни, а может, и навязчивой идеей. Постыдно и некрасиво издеваться над людьми, жизнь которых и без того омрачена непрестанной болью. В этом случае болью за то, что так дорого для каждого мужчины. Но мне хочется верить, что потерпевший сможет найти в себе силы извинить нас за содеянное. Хочется верить, что… что орган, размер которого терзает самолюбие товарища Шнапсте, несмотря на свой размер, способен на воспроизводство здорового потомства. А что еще надо советскому человеку? Что еще надо строителю нового общества? Здоровая семья и дети. Мы раскаиваемся и просим у суда снисхождения.
На протяжении этого короткого обращения троица в мантиях нервно покусывала губы. Суд удалился для принятия решения. В совещательной комнате стало весело. Судья Раупе то и дело хваталась за голову, произнося как заклинание фразу: «За все время такой клоунады ни разу не видела». По рядам зала шелестело слово «оправдают». По гримасе Шнапсте было видно, как это действует ему на нервы. Услышав повторное: «Встать! Суд идет», Андрей пошутил:
– Ромка, как на хоккее говорят, а? До конца матча осталось две минуты.
– Хорошо, Андрюха, если нам теперь о хоккее не из газет и репродуктора узнавать придется.
Зоя прикрыла лицо ладошками. Света мяла крохотный носовой платочек. Тер колени Малютка Джоки. Сложив руки в замок, раскачивался Матвеич. Что-то причитал припозднившийся Шиндельман.
– …и с учетом положительной характеристики с места работы назначить Марьину Андрею Юрьевичу наказание в виде двух лет лишения свободы условно. Учитывая былые заслуги перед комсомолом, положительную характеристику и ходатайства с мест работы, назначить Хузину Роману Артуровичу наказание в виде трех лет лишения свободы в колонии-поселении города Лиепая.
Расплакавшейся Зое наливали успокоительное. Роняла за компанию влагу и Света. Бабушки возмущались несправедливым приговором и хором желали Шнапсте, чтобы его стручок поскорее усох. Элеонора Станиславовна сочла вердикт спорным, но не провальным. Прокурор запросил три года условно для Марьина и четыре года реального срока для Хузина. Рома обнял Андрея:
– Поздравляю, старина!
– Ромка, как же так? Какие поселения, Ромка?
– Буду теперь поселенцем. Как на Диком Западе. Главное – тебя от семьи не оторвали. Остальное херня.
– Господи, чего же делается-то, а?
Матвеич подошел на выходе из здания. Отпил коньяк из небольшой никелированной фляжки, предложил Роме.
– Долго говорить не буду. Андрюша – продолжишь работать. А тебе, Ромка, вот что скажу. Ты там не дури. Работай, не конфликтуй, а там, смотришь, и раньше времени назад будешь. Место для тебя, шалопая, всегда найдется. Приговор ведь мог и суровее быть. Благо, что мир не без добрых людей. И звони, Ром. Обязательно звони. Я завсегда рад буду.
Зоя складывала в чемодан вещи. За журнальным столиком сидели Рома, Малютка Джоки и Андрей. Водку закусывали нанизанными на шпажки канапе с колбасой и помидорами.
– Зоюшка, вот и кодироваться не надо. Там с этим делом строго, лапа моя.
– Надеюсь, ты и вправду это понимаешь. Оказывается, за нарушения распорядка и режима в колонию отправляют.
– А в случае хорошего поведения и таких же показателей в работе можно снять квартиру и жену перевезти через полгодика, – Малютка это знал на примере своего друга, получившего схожее наказание.
– Буду молиться, Ромка. Молиться буду ежедневно за твое скорейшее освобождение, – пообещал Андрей.
– Андрюха, вот за что я тебя уважаю, так это за максимализм, – поднял рюмку Малютка. – Если водку пил, так пил по-настоящему. Если девку любил, так драл до потери пульса.
– А можно без подробностей? – перебила Зоя.
– Прости, Зоюшка, – извинился Малютка. – Я продолжу. В Бога уверовал, так сейчас в городе религиознее тебя человека и не сыщешь. Кстати, батюшка, что сегодня в зале глаза к потолку обращал, никак твой знакомый?
– Не знакомый, а духовник, – с обидой ответил Марьин.
– Сейчас разрушу все его благообразие. Мы с твоим духовником один раз так укачались винно-водочными изделиями, что он в состоянии душевного полета грубо настаивал на разврате. Орал: «Вези кобыл, Йозеф! Вези таких, чтобы в телесах! Будем им кожаными палицами грехи отпускать!»
– А говорил – почки у него больные, – Рома выпил.
– Лжешь, Малютка. Лжешь, богохульничаешь и на хорошего человека наговариваешь. Потому как уже пьян. Хорошо… Как зовут моего духовника, если ты с ним выпивал? Только не говори, что не помнишь. Память у тебя феноменальная.
– Зовут его отец Павел. В миру просто Леха. А в другом миру – агент Савелий.
– Это в каком еще другом миру? – удивился Андрей.
– Не строй из себя наива. В том самом, что мы называем «конторой».
– Джоки, ну зачем ты ему все это рассказываешь? Верует человек и пусть верует, – решил сгладить ситуацию Рома.
– Рома, а затем, чтобы в его жизни было меньше разочарований. В идеалах КПСС он давно уже разочаровался. Разочаруется в «опиуме для народа», и душа может такого удара не выдержать.
– Не разочаруюсь. Если даже про «контору» и правда, то делает это он во благо церкви.
– Ага. И водку он тоже во церковное благо пьет. Ладно-ладно…. Тему диспута считаем исчерпанной и наливаем, – поставил точку в разговоре Малютка.
Дверной звонок отыграл «Подмосковные вечера». В правой руке Бори Гельмана поблескивали этикетками две бутылки «Посольской». К животу он прижимал фирменный пакет с грудастой девицей в бикини.
